поместилась, я дернулся от близости, от беспомощности, волосы тоже были кислыми. Она вся…

– Розовый шампунь… – шептала мама, – а на варенье не хватало уже.

Она долго обнимала меня, промочила больничную рубашку, плакала тихо, как святая. Ей не надо было ничего говорить. Это все этот Мас, он снова ей написал. Чертов лицемер! Ненавижу его. Занялся благотворительностью, при том, что не помогает даже самым близким.

– Вчера на почку ходила, – говорит мама, немного успокоившись, – он прислал немного добро… – она всхлипывает, – доброталонов, чтоб я могла подлечиться. Стало полегче. А в письме написал, – она достала из кармана мятый клочок бумаги, чернила расплылись, видно было, что со вчерашнего дня она разворачивала и сворачивала письмо не одну сотню раз, – написал, что скучает, что я самая прелестная роза, которую он когда-либо видел… Лжец! – закричала она. – Я давно завяла, – снова начала всхлипывать мама, – мы должны были всегда быть вместе, пускай это романтический бред, пережиток прошлого, он обещал, он подписал любовный контракт, а потом пшик – и он пропал!

– Ну, этой ситуации уже не один год, чему тут удивляться, – я попытался успокоить ее. Я пытался рассуждать логично, говорить спокойно, безучастно. – Мы же взрослые люди. Это давно пора отпустить… – Я сам себе не верил.

– Он поступает не по закону!

– Может быть, пора переключиться на кого-то другого? Пошлем твои документы в банк знакомств.

– Знакомств? Если лучший из мужчин оказался пылью, чего можно от вас ждать? Он поступил не по закону. Я отдала ему свою прекрасно функционирующую почку, потому что он в ней нуждался, и он подписал договор, что будет моим другом на-всег-да! Конечно, когда навещала его – зеленого, бледного, он все что угодно бы подписал. А я же не из корысти! Я по доброй воле. Что мне там выплатили? Посчитали как дополнительных два дня социальной работы, я себе даже пылесос не смогла бы купить! Все ради него, а он ожил и отправился на свои алмазные руды! Нашел там себе алмазных партнеров. Целует их в алмазные губы, а у меня даже пылесоса нет, обнимает их алмазные плечи, я ведь не из корысти, держится за их алмазные руки, а потом пишет мне, что я роза! Переоформили его, видите ли, обманом на другого партнера! Иногда я думаю, – понизила голос мама, – что он все врет, что он живет в соседнем доме и кладет письма мне в почтовый ящик. Ну, сам подумай, ну как так могло выйти, что по ошибке меня в черный список добавили и за все эти годы никто не разобрался, я же по всем инстанциям ходила!

– Согласен, это правда, это похоже на правду, мам, – признался я. Наконец-то ей пришло это в голову.

– Может, он сам и попросил! Но зачем? Он же… Ты бы видел, как он смотрел на меня, Витус! Да и не по закону же, я ему все отдала, я ради него на все была готова, а он просто закрыл мне доступ к себе. Я ни позвонить, ни написать не могу, чтоб сирены выть не начали. И потом – штраф, штраф, штраф! А он, бедный, моргает и письма пишет. Трус! Омерзительный трус! – начала кричать она. – И присылает мне эти свои талончики, чтоб я на искусственную почку ходила, не хочет, чтоб я о нем плохо думала. О тебе, Витус, все время спрашивает. Увидеться хотел. А я что? Ответить ему не могу. Не пытаюсь уже даже.

Я гладил ее по голове и молчал. Что я мог сказать?

– Не хочу я его видеть, – сказал я. Правда ли это? Не знаю, но знаю, что этот ответ ее успокоит.

– Вот и правильно, вот и правильно, мой славный мальчик, – она начала целовать мои щеки, нос, лоб. – Зачем он тебе? – Несколько раз попыталась поцеловать в губы, но я увернулся. – Мы ему не нужны, и он нам не нужен. Нам никто не нужен, и мы никому. А мне ты всегда будешь нужен. Только не становись, не становись таким же. Как я надеюсь, что я тебя не так воспитала, – бормотала она. – Хорошо тебе тут? Лечишься? Вон все подруги по телевизору за тебя болеют, и я болею. Выйдешь, может, работу найдешь, и будет мне уж и полегче. Главное, что ты не такой, мой милый, – она гладила меня по волосам, – главное, что тебе не нужны их алмазные тела, никто не нужен… Ты не такой, – всхлипывала она.

– Не такой, – повторял я, – не такой, мам.

– Знаешь, у тебя такие красивые глаза, такие длинные пушистые ресницы, я, помню, в детстве волосы долго тебе не обрезала, все говорили: «Ой, какая хорошенькая девочка», а я не разубеждала, я купалась в этой иллюзии, пока ты не начал кидаться в других девочек песком… Все-таки природу не переделаешь. Эта суть, это желание разрушать берет свое, – горько сказала мама.

– Я не такой! – выкрикнул я ей в лицо. Гремучий коктейль из невозможности ей помочь, несправедливости, опустошающей вины и злости на нее за все это рвался из самого нутра. – Ты сама виновата, зачем было отдавать свою почку первому попавшемуся, а потом десять лет страдать! Ты сама виновата, хватит, хватит, – я трясу ее за плечи.

Она сморкается в мою простынь, начинает задыхаться, хрипеть.

– Не кричи на меня, – ей не хватает воздуха, – не бей меня, не бей!

Я пытаюсь ее успокоить, на плече алеют следы моих пальцев. Она смотрит вне меня, мимо меня, на меня, прямо на меня… продолжает: – Я хорошо поливаю свои деревца, розы – все, что у меня есть…

Прозвучал сигнал. Время посещения вышло.

– Я… я у тебя есть, – голос пропадает.

– Нету, – говорит она, встает с кровати, держится за спинку, чтоб не упасть. – Нету, – говорит мама.

И уходит.

Среда

Не могу писать каждый день, вчера мне было очень плохо. У меня какие-то проблемы со здоровьем начались. Это пугает. Не уверен, что мне здесь станет лучше.

А что делать? Уже подписался. Мама за меня болеет… Кажется, даже гордится этим решением. Это дает ей надежду, а надежда – это самое главное. Вот как я считаю.

Вчерашний день я помню смутно. Е. разбудил меня. Сказал, что уже утро и что нам пора. Страшно болела голова, и в голове было много звуков. Кто-то будто пилил ногти новенькой пилочкой прямо у меня в голове. Это раздражало неимоверно. В какой-то момент изменились цвета вокруг, кто-то вкрутил, наконец, недостающую лампочку, и в мои глаза стало попадать достаточно света. Я вышел во двор.