салат. На тарелках украшения из растущих по обочинам дороги цветов и достаточно соуса, чтобы притупить вкусовые рецепторы. Мой желудок издает протестующий звук, совсем как Мелани в приступе разочарования.

– Это что, помидор? – Тедди, явно желая сменить тему разговора, поднимает вилку с насаженным на нее овощем. – И прозрачная свекла? Дохлый лук?

– Скорее, призрак помидора. – Я ковыряюсь в тарелке в поисках чего-нибудь более-менее съедобного. – Не хочу показаться неблагодарной, но на фоне этого салата булочка с маслом – пища богов.

– Твои родители по-прежнему вместе? – спрашивает Тедди и, получив в ответ мой кивок, уточняет: – А чем они зарабатывают себе на жизнь?

Похоже, придется ступить на зыбкую почву. Не слишком сексуальную почву, которая позволяет сделать поверхностный вывод, почему я такая зажатая.

– Ты сидишь за одним столом с дочерью пастора. – Скривившись, я глотаю вино.

– Не пей, – останавливает меня Тедди.

– Ну надо же! Если я дочь священника, значит мне нельзя пить алкоголь, да? – Я залпом осушаю бокал. Такое чувство, будто я проглотила зажженную спичку.

– Нет. Просто вино тебе явно не понравилось. И вовсе не обязательно плясать под дудку Ренаты. В ней роста меньше пяти футов. Что она тебе может сделать? – Сам Тедди пьет только воду, поскольку он за рулем. – А ты и сейчас ходишь в церковь?

– Когда приезжаю домой, то хожу, чтобы не ссориться с папой. Но не здесь. Папа во мне разочаровался. – Поразительно, как мне удается четко охарактеризовать ситуацию в сжатом виде. Я потеряла веру в Церковь, а мой отец потерял веру в меня. Но что случилось раньше, а что позже – это вопрос. Я протягиваю бокал официанту: – Мне, пожалуйста, еще один.

Внезапно по залу разносится голос Ренаты, от которого дрожат стены:

– Интересно, что это вы там обсуждаете, голубки?

Тедди с готовностью уступает мне поле боя. Но я не могу говорить даже трагическим шепотом, потому что Рената туговата на ухо.

– Проблему отцов и детей.

– Продолжайте, – одобрительно машет ножом Рената.

Повернувшись, я вижу веселый блеск в глазах Тедди, и меня больше не волнуют обращенные на нас взгляды других посетителей. Мне нет до них никакого дела.

Вино приятно согревает внутренности. Теперь срочно нужно чем-то закусить. Я показываю на булочку. Тедди начинает намазывать ее маслом.

– Просто у тебя получается лучше, чем у меня, – объясняю я, и Тедди не возражает. – Я жутко голодная и, похоже, чуть-чуть окосела.

Тем временем официант оперативно приносит мне второй бокал.

Тедди окидывает меня оценивающим взглядом:

– Ты съела всего лишь две булочки и призрак помидора. Могу я узнать, какое основное блюдо? – спрашивает он у официанта.

– Зажаренная на рашпиле птица. Но сперва вам подадут суп.

– Мы слишком голодные для ваших цыплят-корнишонов. А нельзя ли изменить заказ? Хотя бы на стейк. Ну что скажешь, Рути? – В отличие от официанта Тедди явно доволен. – Меня наверняка ждет нахлобучка.

– Слава богу, что за все платят Парлони! Лично я на мели.

Если бы Тедди вернул долг, у меня было бы хоть двадцать долларов, но прямо сейчас мне наплевать. Тедди устроил нам праздник, а за это никаких денег не жалко.

– Я не забыл. – Тедди начинает рыться в заднем кармане. Слышится характерный треск липучки, и сидящая за соседним столиком женщина с тревогой смотрит на Тедди. Он со стоном хлопает себя по бедру: – Нет! Только не сейчас, только не здесь!

Я заглядываю под скатерть, не понимая, в чем дело:

– Что случилось?

– Ты надо мной издеваешься? Ты разве не видела именного жетона «Сексуальный персонал»? Это костюм стриптизера. На липучках.

– А я столько раз сдавала его в химчистку. Что они могли обо мне подумать?

Я вливаю в себя второй бокал и вдруг понимаю, почему все кругом так странно на меня смотрели.

– Что ты встречаешься с сексуальными парнями. – Наградив меня дьявольским взглядом, Тедди двумя пальцами осторожно, чтобы не трогать липучки, выуживает бумажник. – Еще один добрый самаритянин. Эта милейшая дама нашла бумажник в прачечной самообслуживания. Заметь, исключительно дамы. А мужики – полное говно. – Тедди открывает бумажник, откуда вылетает бумажная бабочка, и вытаскивает потрепанные банкноты. – Двадцать долларов. Спасибо.

Долговые обязательства погашены. И я вдруг обнаруживаю, что мне не нравится исчезновение связующей нас нити. Бумажник Тедди – бесформенная средневековая реликвия, по которой наверняка не раз проехалась запряженная лошадью повозка. Мне ужасно хочется открыть его, чтобы изучить каждую карточку и каждый чек. Хочется положить бумажник перед сном себе под подушку. Ой нет, это уже ни в какие ворота не лезет!

Нарушив ход моих мыслей, Тедди как бы между прочим спрашивает:

– А каким был твой последний парень?

– Его звали Адам. Ну да, знаю, я слишком буквально подошла к вопросу, кого может одобрить папа. – (Официант убирает тарелку с моим нетронутым салатом.) – Мы встречались, если можно так выразиться, начиная с шестнадцати лет и кончая… утром после выпускного.

– А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее…

Но тут нас опять прерывают. На стол ставят две миски розового супа. Я трогаю свою миску – суп совершенно холодный.

– Простите, а что это такое? – спрашивает Тедди.

– Литовский холодный свекольник, – невозмутимо отвечает официант.

Тедди старательно скрывает свои чувства, ведь его работодательницы не спускают с нас глаз.

– Ладно. Почему бы не попробовать? – Он берет в рот ложку супа и, задумчиво прищурившись, устремляет глаза в потолок.

Интересно, что будет дальше: ням-ням? фу? И какая мне, собственно, разница? Нужно, пока не поздно, срочно последовать совету Джерри Прескотта. Впрочем, я без понятия, когда именно будет поздно, но все это добром не кончится.

Пожалуй, стоит самой оценить свекольник, а не сидеть как на иголках в ожидании вердикта Тедди. Я пробую густой суп:

– Похоже на сладкие мелки?

– На вкус точно свекольный соус, оставленный на патио под дождем. – Тедди приступает к еде.

– Прямо в точку, – с улыбкой говорю я.

– Люблю, когда ты улыбаешься. На душе сразу становится легче. – Тедди стучит кулаком в грудь. – Итак, что случилось с Адамом? Он, грешным делом, не разбил тебе сердце? Если что, я готов его пристрелить.

Вино развязывает мне язык.

– Ночь после выпускного прошла плохо. Я оказалась для Адама неподходящим вариантом. Утром он пошел к моему папе за советом. И все стало совсем плохо. – У меня срывается голос.

Я сидела перед закрытой дверью папиного кабинета. У меня сосало под ложечкой, так как я отлично знала, о чем они сейчас говорят.

– Ему не следовало так делать. Идти к твоему отцу. Это нарушение конфиденциальности.

– Я ничего не знаю насчет нарушения…

– Они решили, что их чувства важнее