убеждали, что мы всю жизнь будем с нежностью вспоминать о средней школе. Не знаю, может быть, это и так. А я пока не сумел насладиться радостью, что все это уже прошло. Я опьянен своей свободой и тем, что я взрослый, и мне кажется это самым прекрасным из всего, что мне дала школа. Я не утверждаю, что у меня нет хороших воспоминаний о школе. Они у меня есть, и я часто вызываю их и, пожалуй, охотнее всего вспоминаю о Яне.

Я учился в десятом, она — в девятом. Худенькая девочка с непослушными темными волосами и большими, немного грустными глазами. Когда во время перемены я гулял по коридору, то часто забывал съесть завтрак и клал его обратно в карман. Завтрак был развернут, и поэтому в кармане у меня всегда было полно крошек, или же я просто не мог завернуть его так же хорошо, как это делала мама каждое утро. Но во время перемены я о нем не думал, все мое внимание было направлено на то, когда мимо меня пройдет она и когда мы нечаянно коснемся друг друга плечами. Мне казалось, что при этом проскакивает электрическая искра. Я просил в душе: посмотри на меня, хоть один раз. Она, конечно, посмотрела бы, если бы знала, как долго я не могу заснуть, как придумываю тысячи случайных опасностей, от которых я ее спасу.

Послушай, ты засматриваешься на Янку. Я? Ага. А что… (И на доске появилась надпись, как всегда в подобных случаях: такой-то плюс такая-то.) Однажды кто-то крикнул об этом в коридоре, я в него плюнул — она это заметила, покраснела и улыбнулась мне. От радости я прыгнул на проволочную перегородку в раздевалке и разорвал новый свитер. Это ничего, главное, что:

«Как каждый год в это время,

придет к нам дед-мороз»

и будет бал-маскарад. Посмотри, твоя Янка танцует с Дюро! Ну и что?.. Если ты мужчина, ты ее отобьешь. Отобью, я же мужчина! Разреши, Дюро? В углу стоит несколько елочек с ватой на ветках, они опьяняюще пахнут, а мы заблудились в дремучем лесу, и никого здесь нет — только мы да дед-мороз в кричаще-красной шапке. Почему ты не хочешь говорить? Я и без того тебя узнал под маской, ты — Янка. Как ты меня узнал? По волосам, по глазам — они всегда у тебя такие грустные, даже когда ты улыбаешься. Ну, иди… Я хочу снять маску, мне в ней жарко. Хорошо, я пойду с тобой. Не зажигай свет, здесь так хорошо… и так тихо, как никогда не бывает в классе. А снаружи падает такой удивительный свет. Что это? Не бойся, это светится снег, пойдем, будем смотреть в окно. Но нам уже нужно возвращаться. Будешь танцевать все время со мной? Буду; как холодно на улице. Я тебя провожу домой. Провожу тебя домой из школы. У нас уже кончились занятия, пойдем на площадь, посмотрим, как поднимают на колокольню новый колокол, его тянут шесть человек, посмотри, эти колесики — подъемные блоки, мы учили это по физике. А вы этого еще не проходили? Посмотри, тут на витрине… Нет, сегодня я должна идти сразу домой: вчера мне попало, когда я задержалась. Мама узнала, что у нас не было никакого театрального кружка, — Эва ей проболталась. Она сказала, что мы просто шатаемся по улицам, а мама сказала, что если мы хотим вместе заниматься, то тебе надо прийти к нам. Приходи! Ну, пойдем, не бойся! Это моя мама! А почему она все время так на нас смотрит? Это тебе так кажется. Нет, факт, что смотрит, а мне это неприятно, я лучше уйду… Почему ты вчера от нас ушел? Мне было неприятно… Я хочу пить, пойдем куда-нибудь пить лимонад, хотя бы вот сюда, на станцию! Посмотри, сколько здесь народу, все куда-то едут, только мы никуда не едем, но этого никто не знает, все могут думать, что мы куда-то едем. А может, и едем, только наш поезд не пришел, пойдем посидим в зале ожидания, а когда придет наш поезд, сядем в него и поедем далеко-далеко — в Варшаву или в Бомбей. Внимание! По первому пути проходит паровоз! Граждане пассажиры, сообщаем время отправления экспрессов… Это как раз для нас, наш поезд будет обязательно экспрессом! Видишь, все отправляются, только наш еще не пришел, может, придет завтра, а может, послезавтра — экспресс не ходит каждый день. Может, он вообще не придет, но мы придем опять: нам тут хорошо, мы можем ждать его и держаться за руки — это лучше, чем слоняться по городу и бояться, что встретим твоего отца.

Молодой человек, сказал доктор, эта нога у тебя сломана. Как это случилось? Во время хоккея. О, ты, оказывается, спортсмен? Ну, ничего, сможешь еще быть чемпионом, а пока придется полежать недельки две, ногу — в гипс, и обращайся с ней осторожно! Мама, я могу ходить в школу? Конечно, нет. Я знаю, дома тебе уже скучно, но придется потерпеть. Ведь к тебе чуть ли не каждый день приходят товарищи и приносят уроки. Здравствуйте, мальчики, садитесь! И приходите почаще, а то ему одному скучно, он уже горюет о школе. Ха-ха-ха, мы знаем! Не так горюешь по школе, как по кому-то другому в этой школе. Только ты ее, пожалуй, уже не увидишь: позавчера у нее умер отец, у него был рак, и они теперь уедут куда-то в деревню — так хочет ее мама. И они на самом деле уехали. Напрасно я ходил на переменах по коридору и оглядывался, ходил на костылях, все мне завидовали, даже учителя улыбались и говорили, что я как ветеран войны, но мне все время было очень грустно. Не знаю даже, куда она уехала. Собственно, это даже хорошо, можно было думать, что они вовсе не переехали в другое место, а она просто ждала на вокзале и как раз тогда пришел наш поезд, а меня там не оказалось. Что поделаешь? Она села и уехала в Варшаву, а может быть, в Бомбей и где-нибудь меня ждет.

— Болит еще колено? — спросил Эдо Янош и немного виновато улыбнулся.

— Нет, — сказал я, — уже пойду играть.

Я играл, хотя колено у меня болело. Я чувствовал боль и несколько дней спустя, во время танцев. Поэтому я был рад, что могу пойти на минутку прогуляться.

— Здесь так странно, — сказала Яна.

И правда, здесь было странно. Железобетонные столбы при лунном свете выглядели как ребра