Густаво знал о плане приятеля, но все равно с удовольствием слушал детали рассказа, а Жизель смотрела круглыми глазами то на Ларса, то на пояса с деньгами и в конце концов обиделась, что от нее держали втайне весь этот хитроумный замысел.

Ларс позвонил Алисии и уверил ее, что все в порядке; они распрощались до вторника, дня, уже назначенного эскрибано. Ларс остановился у Густаво, чем поверг чуть-ли не в нервное расстройство Жизель. Она ничего не имела против Ларса, но страшно переживала из-за поясов, которые действовали на нее, как змеи. Боялась спать по ночам, вздрагивала от каждого шороха, ей казалось, что их ограбят, что за Ларсом следят, и по ночам, уткнувшись в плечо мужа, шептала: «Мне страшно… ты что, газет не читаешь, не знаешь в какое время живем?.. Как ты мог на такое согласиться!»

А по Буэнос-Айресу действительно ходили нехорошие слухи. Выхватывание мобильного телефона или сумки из рук уже не считались происшествием. Социальные сети пестрели оповещениями: «Друзья, я без телефона. Со мной общаться здесь. Этот сукин сын…» – и дальше шло описание, где именно, на какой улице, остановке или станции метро был украден телефон. Друзья отзывались сердечками или слезкой к прилагаемому комментарию: «Сочувствую. Вот мерзавцы! Но самое главное, что с тобой ничего не случилось, что ты в порядке!» Судя по рассказам потерпевших, их близких и знакомых, а также по чуть ли не ежедневным сообщениям в программах новостей и газетах, в порядке все чаще оставался только непойманный грабитель или насильник. И даже пойманный был в полном порядке, потому что, как правило, орудовали несовершеннолетние преступники из неблагополучных семей и районов, и под суд они не попадали по возрасту. Их оправдывали, объясняя сам факт правонарушения социальными проблемами общества, не обеспечившего всем одинаковые возможности и равнодушного к их обездоленному детству. По аргентинскому правосудию чуть ли не виновным выходил тот, в чей дом врывались эти «жертвы бездушного общества» под парами дешевого наркотика пако и угрожали ножами, пинали стариков, привязывали к стульям женщин, чтобы муж, отец или сын отдал все деньги и имеющиеся в доме драгоценности. Но даже это не ограждало несчастных от побоев и надругательств. Люди начали бояться выходить вечером на улицу. Стали исчезать девушки и молодые женщины, тела которых потом находили со следами изнасилования, а в нескольких особо страшных случаях подожженными или разрезанными на части. Такого в Буэнос-Айресе никогда не было, а правительству, похоже, страх и паранойя горожан были только на руку. За пределами столицы, в провинции, дела обстояли еще хуже. Оружие и наркотики из-под полы продавались в киосках, и жители каждого баррио[14] знали, в каких именно; конечно, это знала и местная полиция, которая взымала свои тарифы с киоскеров. А потом, когда приходилось приезжать по поводу убийства, полицейские с серьезными лицами писали рапорт, опрашивали потерпевших и записывали марку оружия, найденного на месте преступления, не моргнув глазом и не подав вида, что прекрасно знают, откуда у преступника это оружие оказалось.

Из-за захлестнувшей Буэнос-Айрес волны преступности стало небезопасно вынимать телефоны из сумок, и люди украдкой, как в школе из-под парты, проверяли и отправляли сообщения. Возмущение безнаказанностью время от времени выплескивалось в маршах протеста против преступности и бездействия правительства по отношению к ней. Начались самосуд и линчевания воров, пойманных за руку. По закону люди, нанесшие телесные повреждения вору, попадали под следствие. Им приходилось нанимать дорогих адвокатов, в то время как преступникам бесплатно выделяли государственного защитника. Всегда побеждал тот, кто не был достаточно включен в жизнь общества. Охрипшим от почти что ежедневных воззваний голосом президент эмоционально апеллировала к социальной справедливости, вбивая в голову любителям чужих айфонов, что надо бороться за эту самую справедливость, то бишь отбирать у других то, чего нет у них самих. Неудивительно, что в такой разгул ненаказуемой преступности Жизель тряслась из-за ста пятидесяти тысяч долларов, спрятанных в ее доме; она боялась и за рыжеволосого иностранца, который привлекал внимание и мог привести за собой на хвосте непрошеных гостей. Она категорически запретила Лар-су ходить на милонги до завершения сделки, и он, послушавшись ее, теперь оставался дома с парой бутылок красного вина. Сам он абсолютно не разделял ее опасений и всегда подтрунивал над аргентинцами, которым свойственно делиться слухами, наращивая их от одного рассказчика к другому, как снежный ком, пока этот ком не превращается в громадную глыбу. Жизель ему возражала, пытаясь убедить, что Ларс, не читавший местных газет и, кроме CNN, ничего не смотревший по телевизору, не может понять масштаба проблемы, и умоляла его быть осторожным.

Наконец настал день, когда Ларс обвязался своими поясами и Густаво повез его покупать столь желанный им купол. Жизель и все ее подружки, которым она под страшным секретом поведала эту историю, при этом строго-настрого запретив мужу и Ларсу рассказывать о ней кому бы то ни было, заранее зарезервировали этот день для волнений, жалоб, что еда в горле застревает, и переживаний за успех мероприятия.

Уже в машине, двигаясь в направлении банка, где для проведения сделки был забронирован зал, Густаво начал нервничать, когда услышал по радио, что при выезде из «Голубого Топаза» – одной из центральных валютных «пещер» черного рынка – был обстрелян инкассаторский автомобиль. Банк, куда они направлялись, как раз был в центре, где находились эти знаменитые «пещеры». Волнение Густаво, покусывающего губы, озиравшегося по сторонам и вцепившегося в руль так, что побелели костяшки пальцев, стало передаваться Ларсу. Он сидел, опоясанный долларовыми поясами под свитером, как пулеметными лентами. Нацепить все это ему помогала Жизель, и казалось, что она и впрямь собирает его на фронт. Никогда еще в своей жизни он не расплачивался наличностью за недвижимость. Как и все иностранцы, он думал, что «сделка наличными» – это когда переводится вся сумма с одного счета на другой, без вмешательства кредитно-ипотечной системы. И потом долго переспрашивал и несколько раз перепроверял, узнав, что это не так.

Они доехали до банка, Ларс вышел из машины и направился к мрачноватому серому зданию. Вдруг он спиной почувствовал что-то неладное еще до того, как все произошло. Притормозивший мотоциклист ухватился за его стильный рюкзак европейской фирмы и стал тянуть, пытаясь сорвать с плеча. Ларс машинально вцепился в лямки и сопротивлялся изо всех сил. Внутри у него похолодело: в рюкзаке были документы.

В руке грабителя блеснул нож:

– Давай рюкзак, кому говорю, рюкзак давай!

Ларс, так тщательно подготовившийся к перевозу денег, проявил такую же дальновидность во всех последующих этапах этого нового для него триллера. Из нагрудного кармана его пиджака, незаметный непосвященному, выглядывал объектив современной миниатюрной камеры, с помощью которой норвежец собирался документировать сделку с наличностью при расплате за квартиру, и эта камера работала.

Он постарался вразумить парня с ножом, повторяя на испанском: