Лежа на низком диване он рассказывал о своем детстве, о бабушке, к которой его отправили на воспитание рано разошедшиеся родители.

– Меня так любили папа с мамой, что не могли договориться, с кем я останусь, когда они разошлись, и отдали бабушке…

То ли выражение лица молчавшего психолога, то ли прозвучавшая вслух заранее заготовленная им фраза – что-то заставляет его замолкнуть, и доктор Перез профессионально, не навязывая толкования, подводит его к выводу: несметным количеством женщин в своей жизни, от мимолетной ночи до отношений длиной в пару лет, Мигель хочет восполнить недостаток любви и недоданную ему родительскую нежность. Он патологически не может быть верен ни одной из своих подружек, но и не терпит быть брошенным, как когда-то забросили его.

От доктора Переза Мигель ждет, помимо прояснения своих смутных догадок, практического решения проблемы, ибо, не обладая сильным интеллектом, он не способен самостоятельно развить тему. Этот пациент несимпатичен Перезу не только потому, что с ним нельзя, как с Хорхе, перебрасываться цитатами из раздела «Структура личности» Фрейда, нельзя развивать аллегории конкретной ситуации и предполагать, что они будут правильно интерпретированы, а еще и потому, что интеллигентный Перез по природе своей не выносил низкопошибной вульгарности, как убежденный вегетарианец со стажем не выносит запаха жареного мяса. Мигель же упрямо хочет понять – прямо здесь, на приеме, – почему «среди всех телок, что у него есть, одна чувиха не западает на него уже много лет, хоть при этом и остается его любовницей». Думая об этом после сеанса, доктор брезгливо морщится; ему досадно, что вот уже год он не может сбить своего пациента с выбранной им дороги добиться взаимности от своей подруги какими-то иными способами, нежели как закрутить пять параллельных романов у нее на виду, о чем с гордостью сообщал Мигель с дивана.

– Сейчас-то я немного спокойнее стал, больше чем с пятью одновременно не завожу отношений. А когда моложе был, меньше семи или девяти баб у меня никогда не было.

Мигель прилетел в Париж по приглашению одной из своих подружек и заодно навестить любимого психотерапевта. Был он из тех людей, которым даже такому тонкому профессионалу, как доктор Перез, легче было уступить, чем объяснить что-то. Выслушав аргументы Переза, что он не ведет приема в Париже, что он здесь совсем по другим делам, сугубо личным, что у него встреча с редактором издательства, Мигель стал канючить в телефон:

– Ну я вас очень умоляю, доктор! Это так важно! Я на грани серьезного срыва!

В итоге срыв наступил у психотерапевта. На очередном сеансе Мигель повторил все уже много раз сказанное им, но в этот раз с претензией: мол, сколько денег потратил на терапию, а строптивая аргентинка, обладательница уникальной вагины, так и не влюбилась в него. Далее, как обычно, последовали описания чудес ее несравненной вагины и какой эффект она производит на Мигеля. И вот уже практически на исходе консультации Перез, приверженец лаканианского направления в психоанализе, не выдержав, закричал:

– Да брось ты ее уже! Найди себе другую пизду, мало их, что ли, на свете!

Мигель, услышав реплику на более понятном ему языке, чем обычные комментарии профессора, вдруг растерялся; он смотрел на Переза с дивана почти испуганно.

– Вы имеете в виду… вагину? – переспросил он, все еще осмысливая рекомендацию психолога, который раньше настаивал на употреблении именно этого слова вместо других, пошлых и неуместных в кабинете профессионала.

Но Перез уже тяжело оседал на стул, расстегивая воротник рубашки.

– Всё, всё… на сегодня хватит.

Через пару часов психоаналитик уже лежал в частной клинике, куда его отвез издатель, который, по счастью, сразу после сеанса с Мигелем должен был отвезти автора-психолога на встречу с читателями. Отменив все мероприятия одним звонком секретарю, директор издательства, нарушая все правила броуновского движения маленьких «рено» и «пежо», доставил Переза в кардиологическое отделение, где тому оперативно ввели нитраты, купировав инфаркт на самой начальной стадии.

Опасность, казалось, обошла аргентинского психолога стороной. Его выписали с пожеланиями долгих лет жизни и творческих прорывов в работе. А уже на следующий день он в считаные секунды скончался в гостиничном номере от разрыва другой части аорты, выглядевшей абсолютно здоровой при всех больничных исследованиях.

Французские читатели остались без презентации новой книги; Хорхе заменил консультации с психотерапевтом на медикаментозную терапию антидепрессантами и с головой ушел в гольф, что отвлекало его от по-прежнему сложных отношений с двумя женщинами и заодно предоставляло алиби в моменты их претензий; а Мигель неожиданно для всех женился на богатой разведенной француженке и зажил на ее содержании. Иногда он рассказывал приходящим к ним в дом друзьям о пользе психоанализа за бокалом вина и убеждал их: «Самое главное, выбрать лучшего терапевта. Чтобы с именем был, не важно, что дорого, зато польза стопроцентная. Недаром все-таки столько учился Перез, и авторитет у него был международный. А какая богатая практика!.. Царствие ему небесное. Какой специалист был! Как помог мне жизнь изменить!»

Аргентинский бизнес находится в младенческом возрасте, но надо заметить, что с самых малых лет дитя это испорченное и весьма порочное: еще до того, как стать взрослым, с пеленок погрязшее во взрослых пороках: коррупции, мафиозности и просто вульгарном мошенничестве.

Наиболее популярные виды предпринимательства – аптеки, такси, зоомагазины и агентства по торговле недвижимостью. Все эти виды коммерческой деятельности, на первый взгляд не имеющие ничего общего, объединяют как минимум два фактора. Первый – это то, что все они относятся к сфере обслуживания, то есть сами ничего не производят, а второй, и это уже сугубо региональная черта, – их мафиозный характер. В случае такси, это строгий контроль синдикатов, родственных известным советскому человеку профсоюзам. Но если советские профсоюзы занимались преимущественно сбором членских взносов и распределением путевок в пионерские лагеря и дома отдыха, аргентинские синдикаты – в первую очередь неутомимые борцы с капитализмом и его принципами. Свободная конкуренция – один из них – и синдикаты ведут ожесточенную борьбу за ограничение импорта, монополию на установление тарифов (транспортных, в жилищно-коммунальном секторе), индексацию зарплат учителей и законодательство, делающее практически невозможным увольнение неквалифицированного или просто ленивого работника. В перерывах между битвами с капиталом, к которым призывал их незабвенный кумир генерал Перон, руководители синдикатов выезжают на свои «дачи» в Майами, летают на личных самолетах и покупают вполне буржуазные виллы на свои сбережения в офшорных банках. Наверное, полагая, что для того, чтобы победить врага, его надо досконально изучить.

Аптеки, которыми город усеян так же густо, как голубиным пометом и собачьими испражнениями, – это хорошо налаженная мафия с разветвленной структурой, где задействованы и фармакологические фирмы, и страховые компании. Аптечные синдикаты так же периодически борются с более современными формами продажи медикаментов и сопутствующих товаров и лоббируют в правительстве нужные для того законы. А пока что в аптеках выстраиваются длинные очереди; люди с нумерованными талончиками в руке терпеливо ждут, пока фармацевт проштампует несколько раз рецепт, затем вернет его покупателю, чтобы тот на обратной стороне написал все свои данные, включая номер документа, телефон и адрес (в случае, если он покупал три, пять или более препаратов – на каждом бланке рецепта), далее специальным ножиком вырежет штриховой код с коробки лекарства, скотчем приклеит его к проштампованному рецепту, запечатает все медикаменты и рецепты в специальную пластиковую сумку и только после этого отправит довольного обладателя пилюль и мазей оплачивать свою добычу в кассу. Нет, компьютеры тоже есть в аптеках, и фармацевт перед тем, как перейти к вышеописанному обряду отпуска лекарств, долго и задумчиво смотрит на монитор, а потом барабанит пальцами по клавиатуре. Но с бумажками, наклейками и штампами расставаться не спешат. А с современной сетью аптек, которая перешла на форму самообслуживания, фармосиндикаты боролись похожими методами, что и таксисты с Убером. Впрочем, так до сих пор и продолжают бороться; стоят насмерть, сдав позиции в только в столице.