– Так операция была? – решил уточнить Белкин.

– Нет.

– Почему?

– В день госпитализации ко мне в палату пришла медсестра.

– Вы лежали в отдельной палате?

– Да, я сама так попросила – деньги не имели значения. Я не хотела, чтобы вокруг меня шли всякие разговоры – не было желания общаться, понимаете? Я как раз разбирала вещи, потому что Цибулис предупредила, что мне придется провести в стационаре как минимум три дня, чтобы она понаблюдала за мной. Потом я могла выбрать, оставаться или лечиться амбулаторно, приезжая на процедуры каждый день и принимая лекарства.

– Что вы выбрали?

– Еще ничего – я думала. Медсестра повела себя странно: войдя, она плотно прикрыла за собой дверь, словно боялась, что кто-то в коридоре мог услышать наш разговор. А потом она сказала совсем уж неожиданную фразу!

– И что же именно она сказала? – спросил заинтригованный Белкин.

– «Уходите отсюда как можно скорее!», вот что!

– Она как-то объяснила свои слова?

– Разумеется, я потребовала объяснений. Девушка отказалась отвечать на вопросы, но предложила сдать анализы не там, где я это сделала первоначально, а в каком-нибудь другом месте. Я спросила, почему она это говорит. Медсестра ответила, что у нее нет времени на разговоры, однако она точно знает, что лечение Цибулис мне не поможет, а время будет потеряно. И еще она попросила меня не сообщать Инге о нашей беседе.

– Интересно!

– А вот мне, молодой человек, интересно не было – мне стало страшно. Если уж совсем начистоту, я запаниковала!

– Вы рассказали Цибулис?

– Нет, медсестра же просила!

– И вы вот так сразу ей поверили?

– Знаете, да! Я и так была на взводе, очень боялась, а тут – такое… В общем, я быстренько покидала вещи в сумку и рванула прочь, чуть верхнюю одежду в раздевалке не забыла, представляете?!

– Никто не удивился вашему, гм… бегству?

– А как же, удивились, еще как – Цибулис позвонила через сорок минут, но я трубку не сняла, слишком перенервничала. Но на следующий день все-таки поговорила с ней. Она спрашивала, почему я ушла, не предупредив, и мне пришлось оправдываться… черт, я никогда не чувствовала себя такой идиоткой! Думаю, Цибулис тоже решила, что я сумасшедшая…

– И что потом?

– Я сделала так, как предлагала та медсестра – пошла в медицинский центр рядом с домом. Там снова взяли биопсию на гистологию и – ничего!

– Как это?

– Да вот так – никакого рака, обычная киста молочной железы, образовавшаяся вследствие фиброзно-кистозной мастопатии!

– Что-то я не понимаю – не рак, что ли?

– Конечно, нет! Мне даже операция была не показана – обошлась обычной гормональной терапией у маммолога!

– Так вы, выходит, здоровы? – изумился опер.

– Ну да, абсолютно!

– Наверное, злитесь на Цибулис?

– Злюсь? Да нет, что вы – я ей благодарна!

– Благодарны?

– Да. Вы вряд ли меня поймете – для этого нужно пережить то же, что и я… Конечно, это не идет ни в какое сравнение с тем, через что проходят настоящие раковые больные. Им приходится гораздо хуже: говорят, их тошнит от химии, я уже не говорю об операции… Но и я, уж поверьте, такого страху натерпелась – до конца дней хватит! Честно говоря, многое переосмыслить пришлось, сделать кое-какие выводы, понять, что я не так в жизни сделала, что надо бы исправить. В общем, я как будто заново родилась, а Цибулис – она ведь не виновата, что в лаборатории с анализами напутали, верно? Спасибо той медсестричке, это ведь она меня к жизни вернула! Кажется, ее зовут Оля, а вот фамилию я не запомнила… Но это неважно: у меня впереди вся жизнь, и я еще успею ее отблагодарить!

* * *

Когда в дверь позвонили, Гурнов, опережая Сархата и, что казалось уж и вовсе невероятным, Жука, кинулся открывать. Сархат и Мономах переглянулись, и парень тихонько прыснул: прыть патолога и впрямь выглядела комично.

Дверь распахнулась, и на пороге, занимая весь проем, возникла мощная фигура адвоката Марины Бондаренко. На ней были дорогое кашемировое пальто серо-голубого цвета и изящные голубые ботильоны на тонком каблуке, делающие женщину еще выше. Несмотря на то, что на улице шел сильный дождь, когда адвокатесса сложила зонтик, стало видно, что ни один светлый волосок не выбился из ее тщательно уложенной прически.

– Добро пожаловать! – сияя, объявил Иван и отступил в глубь коридора, пропуская даму вперед.

На нем, вопреки обыкновению, красовался дорогущий костюм от Армани, и он, похоже, вылил на себя полбутылки духов – приятных, но все же он с ними явно переборщил. Мономах кинул взгляд в большое зеркало, висящее на стене: по сравнению с Бондаренко и Гурновым он выглядел затрапезно в джинсах и футболке, пусть и свежевыстиранных, но далеко не новых. Когда Иван, узнав о визите Марины, напросился в гости, Мономах не предполагал, что тот вырядится, как на свадьбу! Неужели приятель влюбился? В его-то возрасте – и вот так, с первого взгляда?!

Капитан, большой траурный какаду, определенно заинтересовался гостьей. Поприветствовав ее своеобразным образом фразами из репертуара Марка Бернеса, которым учил его предыдущий хозяин, он уселся на спинку дивана и, склонив хохлатую голову набок, принялся наблюдать за адвокатессой.

– Это тот самый попугай? – спросила она, с не меньшим интересом разглядывая роскошную птицу. – Питомец покойного антиквара?

Мономах кивнул. Капитан появился в его доме в результате таинственных и, как позже выяснилось, трагических обстоятельств. Его хозяин, антиквар Аркадий Рукояткин, умер – подозревали, что его убила собственная племянница с целью завладения имуществом и бизнесом дядюшки[3]. Мономах не планировал оставлять птицу себе, но Капитан прижился в доме за то время, что он и Суркова вели расследование гибели антиквара. Как оказалось, в конце этого самого расследования Мономах стал не только счастливым владельцем редкой в России птички, но также сети антикварных магазинов и замечательной квартиры в центре города! Таким образом, теперь он по материальному положению сравнялся с Иваном, получившим наследство от богатого тестя.

– Люблю птиц, – проговорила Марина, протягивая руку к Капитану. Мономах не успел издать предупреждающий возглас, испугавшись, что птица может долбануть ее холеный пальчик своим клювом, напоминающим клещи. Однако попугай, к вящему изумлению хозяина, позволил адвокатессе погладить себя по черной, блестящей груди, не выказав ни малейшего неудовольствия. – Они такие… независимые, что ли, – добавила адвокатесса, не сводя с Капитана задумчивого взгляда. – И летают…

Мономах во все глаза глядел на подругу Сурковой. При первой встрече Бондаренко показалась ему пуленепробиваемой бронемашиной, а она, как выяснилось, не лишена романтики!