свет, была окружена как бы сиянием, исходящим из-под стен. Зимой в ней было бы невозможно ни жить, ни работать: наружный воздух никакой печкой нельзя нагреть.

Посоветовавшись с Алёшкиным и Сковородой, Прохоров решил надставить нижние края палаток так, чтобы сделать их стены нормальной длины. Возник вопрос, где взять брезент. Вышли из положения так: израсходовали часть имевшегося у каждой палатки брезентового пола. Пользоваться этими деталями по прямому назначению почти не приходилось — разостлать и закрепить их ровно, так, чтобы они не смещались, было невозможно, и во время работы они ёрзали по земле, путались под ногами, а в болотистой местности намокали и коробились. Одним словом, полы не облегчали работу, а только затрудняли её. Уже с весны 1942 года при развёртывании палаток полов не настилали.

По просьбе медсанбата из санотдела армии выдали две новые палатки. Брезента для ремонта дать не могли, оставалось использовать свои ресурсы. Но ведь это легко сказать, а сшить толстые края брезента, когда это попробовали сделать руками медсестёр и дружинниц, оказалось делом далеко не простым. Починить следовало 14 палаток. Выручила находчивость.

В дивизии имелась своя сапожная мастерская. К этому времени уже все воинские соединения поняли, что без соответствующих хозяйственных учреждений, не предусмотренных штатным расписанием, — сапожной, портняжной мастерских, прачечной и даже парикмахерской — обойтись нельзя. Все они полагались в масштабах армии, но практически были нужны и в дивизиях, и в полках, и их, вопреки всяким уставам и правилам, ввели у себя не только крупные соединения, но даже и такие, как медсанбат.

Прохорову удалось выпросить в армейском интендантстве во временное пользование две сапожные швейные машины, и тогда дело с ремонтом палаток пошло значительно быстрее. Так или иначе, но к концу июля медсанбат имел достаточный палаточный фонд.

Во время пребывания около станции Жихарево использовалось только пять палаток, а все остальные после ремонта и просушки были тщательно упакованы и готовы к передислокации. Вопрос об этом уже назревал: командира и комиссара дивизии несколько раз вызывали в штаб армии, где совместно с ними разрабатывались какие-то планы. Затем к этому делу привлекли начальника штаба дивизии и некоторых из начальников служб.

Наконец, 10 августа 1942 года в штабе дивизии собрали совещание, на котором присутствовал и Алёшкин. Командир дивизии зачитал приказ командующего армией генерал-лейтенанта Старова и доложил план проведения операции, разработанной штабом дивизии. По этому плану выходило, что 19–20 августа 65-я стрелковая дивизия совместно с приданными ей частями начнёт наступление северо-западнее станции Назия в направлении рабочего посёлка № 7, Синявино и далее, к берегам Невы, пытаясь таким образом рассечь блокадное кольцо Ленинграда и изолировать фашистские части, находящиеся в Шлиссельбурге, а в дальнейшем их уничтожить.

На этом совещании командир дивизии сообщил, что одновременно с началом наступления соединений и частей нашей армии начнётся операция и войск Ленинградского фронта, расположенных на пятачке Невской Дубровки. Главная задача, стоявшая перед 8-й армией, а, следовательно, и перед 65-й дивизией, находящейся на острие главного удара, — как можно скорее соединиться с войсками Ленинградского фронта. Командир дивизии разъяснил, что, если это наступление удастся, то оно принесёт большое облегчение осаждённому Ленинграду.

Уже всем было известно, что немецко-фашистские войска летом 1942 года сосредоточили свои главные силы и начали активное наступление на Южном фронте, а 23 июля 1942 года двинулись на Сталинград. По данным разведки, немцы в настоящее время не ожидают активных действий на Волховском фронте, и поэтому даже сняли часть своих сил из кольца блокады для направления под Сталинград.

После совещания у всех появилось приподнято-радостное настроение, все надеялись на успех. Начальник штаба дивизии, полковник Юрченко, оставив Алёшкина у себя, разработал с ним план медицинского обеспечения наступления. Он посоветовал разбить медсанбат на два эшелона, первый выдвинуть в район станции Назия, на место бывшего расположения штаба 50-го стрелкового полка.

— Там остались кое-какие постройки, — заметил он.

А второй — в полусвёрнутом состоянии разместить в небольшом лиственном (осиновом) леске, возле села Путилово, чтобы с развитием наступления перебросить его через первый вперёд и обеспечить таким образом бесперебойный приём раненых.

После разработки этого плана начштаба послал Бориса в санотдел армии, чтобы тот согласовал его с начсанармом и выяснил, каков план обеспечения дивизии госпиталями.

Мы уже говорили о том, что с начала лета 1942 года в санотделе 8-й армии произошли значительные изменения: начсанарм Скляров был переведён в другую армию Волховского фронта, вместе с ним туда же перешли хирург Брюлин и терапевт Берлинг. Вместо них пришли новые люди.

Начсанарм, военврач первого ранга Чаплинский, высокий и черноволосый, на первый взгляд имел вид сурового и строгого человека. На самом деле он оказался очень мягким, нерешительным и слабовольным. Кроме того, раньше он служил начальником медслужбы какого-то соединения Среднеазиатского военного округа и в боевых действиях ещё не участвовал. Впоследствии мы увидим, как личные качества Чаплинского и отсутствие у него боевого опыта отрицательно сказались на работе медслужбы и армии, и дивизий.

Выслушав доклад Алёшкина, начсанарм никаких замечаний не сделал, а на вопрос о госпиталях ответил, что надо рассчитывать на эвакопункт, расположенный в районе Войбокало, который и будет эвакуировать раненых из медсанбата дивизии.

После этого Борис решил познакомиться с новым армейским хирургом. В землянке, занимаемой ранее Брюлиным, он увидел невысокого, светлоголового, с седоватыми висками врача второго ранга. Тот сидел к двери спиной и что-то писал. Голос его, когда он ответил на стук Бориса: «Войдите!», показался Алёшкину странно знакомым. Когда же сидящий обернулся к нему, то Борис чуть ли не вскрикнул от изумления: перед ним сидел не кто иной, как Юлий Осипович Зак, ассистент с кафедры А. В. Вишневского, который вёл их группу, и с которым Алёшкин неоднократно совместно оперировал больных. За время этой учёбы у Бориса с Заком сложились очень хорошие товарищеские отношения.

Когда Алёшкин произнёс уставную фразу о прибытии к армейскому хирургу начсандива 65-й дивизии, Зак вскочил с табуретки и, ещё не разглядев в полутьме землянки вошедшего, воскликнул:

— Это какой же Алёшкин? Неужели тот, который у нас на курсах в 1940 году учился?

Борис улыбнулся:

— Тот самый, Юлий Осипович, тот самый! Ваш ученик.

— Как же так? — возмущённо вскричал Зак. — Почему же ты начсандив? Что они там, в кадрах, совсем спятили, что ли? Для чего же мы тебя хирургии учили? Ты-то что? Или хирургия разонравилась? Нет, это форменное безобразие, мы учим-учим, стараемся! Люди толковые попадаются… И вот, пожалуйста, вместо того, чтобы использовать человека по специальности, его администратором сажают! А может быть, ты сам за чинами погнался?