июнь 1942 года, у Бориса вновь прервалась связь с семьёй. Фашисты с наступлением тепла нанесли новый удар, сосредотачивая теперь свои главные силы на южном участке фронта. Они сумели парализовать попытки Красной армии освободить Харьков, вновь взяли Ростов и фактически опять отрезали Кавказ от Центральной России.

Борис почти еженедельно писал письма своей Кате, а от неё уже около месяца не получал ничего. Конечно, он и в мыслях не допускал, что его семье может угрожать какая-нибудь непосредственная опасность. Александровка находилась так далеко в тылу, что не верилось, что фашисты когда-нибудь сумеют туда дойти. Но он понимал, что его бедной Кате сейчас тяжело материально, ей приходится напрягать все свои силы, чтобы как-то сводить концы с концами.

Конечно, надо прямо сказать, что Алёшкин, находясь в составе действующей армии, получая в положенные сроки необходимую одежду, пищу да, как командир, кое-какие дополнительные продукты, невольно оторвался от тех повседневных бытовых нужд, которые постоянно довлели над его семьёй, и, хотя часто думал о тяжёлом её положении, но истинных размеров тех тягот, которые она испытывала, даже не представлял.

Время шло. Павел Александрович Лурье, начальник политотдела дивизии, был срочно отправлен на курсы переподготовки куда-то в Среднюю Азию. Теперь в поездках по частям Борис всё чаще сопровождал комиссара дивизии Марченко. Вечерами после ужина они обычно беседовали о самых разных вещах.

Между прочим, Алёшкин обратил внимание, что, видно, по приказу комдива и комиссара, в полках и подразделениях велись не обычные строевые и стрелковые занятия, которыми было заполнено первое время вновь прибывшего пополнения, а какие-то беседы с небольшими группами бойцов. В центре таких групп оказывались один-два старослужащих красноармейца, воевавших в дивизии с самого начала, с Карельского перешейка, перенёсших ужасы Невской Дубровки и тяжесть оборонительных боёв в Синявинских болотах. Как правило, многие из них были ранены и вернулись в свои части по выздоровлении. Большинство — коммунисты и комсомольцы. Очень часто эти бойцы не только рассказывали, а прямо-таки наглядно показывали, объясняя тот или иной эпизод боя, в котором им довелось участвовать. Бориса это немного удивляло, тем более что иногда в этих беседах и командиры принимали участие в качестве слушателей. Он как-то спросил об этом Марченко.

Тот, усмехнувшись, ответил:

— Видишь, Борис Яковлевич, все за год немного поумнели. Поняли мы, да, наверно, кое-кто и повыше, что, сколько бы ни восхвалялись и ни возносились подвиги отдельных героев, как бы высоко ни было наше уважение к ним, войну делают не они. Войну делают массы людей, все эти бойцы и командиры, которым вскоре придётся испытать на себе, на своей шкуре, что такое настоящий бой. И никакими строевыми занятиями, общими политбеседами того, что могут рассказать своим товарищам эти простые бойцы, мы не достигнем. Ты, пожалуйста, не подумай, что я против военной или политической подготовки, совсем нет, всё это нужно. Но в то же время, такие товарищеские беседы «старых» с «молодыми» совершенно необходимы. Нужна индивидуальная подготовка. Конечно, главными пропагандистами, агитаторами, учителями должны быть коммунисты, испытавшие на себе тяжесть блокадных боёв. Мы уже приходим к выводу, что война — это та же работа — неприятная, опасная — но всё же работа. И на ней каждый должен работать не только честно и добросовестно, но с таким старанием и умением, чтобы не подвести соседа и суметь остаться целым самому. Вот в этом и заключается сущность проводимых бойцами бесед. Между прочим, и тебе в своих медучреждениях нужно бы организовать что-то подобное.

Борис задумался: «А ведь, действительно! Медсанбат пополнился новичками почти на 50 %, в медсанротах полков пополнение составило ещё больший процент. А с вновь прибывшими после того, как их обмундировали и зачислили в определённые подразделения, кроме общих политзанятий, да краткого ознакомления с теми обязанностями, которые на них ложатся по должности, никакой работы не велось».

Через день, собрав в медсанбате старших врачей полков и пригласив на это совещание командира медсанбата, комиссара и командиров подразделений батальона, Алёшкин поставил задачу проведения бесед старослужащими врачами, медсёстрами, фельдшерами и санитарами с вновь прибывшими, рассказывая именно о своём личном опыте, о сложностях и трудностях в медучреждениях, когда дивизия или полк вступает в тяжёлый кровопролитный бой.

Комиссар медсанбата предложил провести собрание личного состава батальона и попросить начсандива выступить на нём с таким же предложением, как на данном совещании. Фёдоровский отмалчивался.

Как-то однажды в беседе с комиссаром дивизии Борис сообщил ему об инертности нового командира медсанбата, но тот ответил:

— Сейчас менять руководителя в подразделениях нельзя, поздно! Но ты на всякий случай поговори с начсанармом. Я лично думаю, что у Фёдоровского своего рода шок, ведь его, по существу, за какие-то не очень значительные упущения по службе так понизили в должности — с начальника фронтового госпиталя до командира медсанбата дивизии, видно, кому-то просто под горячую руку попал. Вот он, наверно, и не пришёл ещё в себя. Думаю, что, когда в боевую обстановку попадёт, встряхнётся.

Борис и сам думал так же, и поэтому пока на самоустранение Фёдоровского от дел особого внимания не обращал, тем более что внешне в батальоне всё обстояло как будто хорошо. Новый командир медроты Сковорода, хотя и не имел ни военного, ни врачебного опыта (он окончил институт в 1941 году), обладал неплохим организаторским талантом и довольно толково выполнял как свои обязанности, так и большую часть работы командира медсанбата. Новый комиссар Кузьмин, хотя и был болезненным и в военном отношении совершенно неграмотным, всё же за время своего пребывания организовал регулярную политучёбу, ежедневную политинформацию по сводкам Совинформбюро, печатавшимся в газетах, получаемых и специально добываемых нарочным в политотделе армии, располагавшемся неподалеку.

Корифеи медсанбата — Прокофьева, Сангородский и Бегинсон вели достаточно интенсивную работу в своих подразделениях, как в смысле обучения пополнения, так и в организации работы подразделений. Правда, за время пребывания в районе Жихарева в период формирования дивизии практической работы в медсанбате почти не было. Это, конечно, снижало качество занятий.

Большую работу провёл начснабжения санбата Прохоров, он организовал ремонт палаток, ведь мы уже знаем, что пришлось испытать этим несчастным палаткам за зиму 1941–1942 года. Много раз их стены вмерзали в снег и лёд, и столько же раз их из этого ледового плена приходилось вырубать топорами и ломами. Немудрено, что к лету 1942 года почти все палатки имели оборванные, прогнившие стенки до полуметра в высоту, при натягивании они висели бахромой. Сейчас, летом, это было не очень страшно и угрожало только светомаскировке, так как каждая палатка ночью, когда в ней горел