– Поначалу я молчала от страха и возмущения. Потом… Я ведь помню, как ты говорил и про плохое оружие горцев, и про доспехи в английской армии. И я согласна с тем, что много парней из кланов полягут в далеком краю ради чужих интересов. Ты не хотел этой войны, не хотел их гибели. Блаженны миротворцы – так учит нас Писание. Поэтому я и не предавала тебя. Но нет, даже не в этом дело. Ибо предать тебя для меня все равно что убить собственную душу.

Они оба умолкли. Со стороны замка Бхайрак доносилась протяжная гэльская песня – это был тихий нестройный напев, временами переходивший в дикий хор, когда остальные подхватывали его. И тогда в пении слышалось что-то торжественное и воинственное одновременно. Эти звуки неслись далеко над водами кайла, и на них отзывались псы в селении Тонг. Звуки окружающего мира. Но Дэвиду и Мойре до этого не было никакого дела. Им казалось, что тут, среди зарослей высокого папоротника, в стороне от людского оживления, они одни в целом свете. Но разве так и не случалось всегда, когда они были рядом?

Дэвид не заметил, как по его щекам после слов Мойры покатились слезы. Она была лучше всех, кого он знал в этой жизни. Она была его живой мечтой, его фейри, дарованной ему небесами.

– Я люблю тебя, – сказал он, задыхаясь.

Как говорить о любви, когда она только что пережила такой страх по его вине? И тогда он мягко произнес:

– Расскажи мне о своей матери. Она ведь англичанка, да? Ты говорила, что она бежала откуда-то. И, как я понимаю, она из Нортумберленда. Ведь ты говоришь на языке тех мест, откуда и я сам.

Теперь он от нее не таился. Но Мойре пришлось собраться, прежде чем она смогла говорить о чем-то, кроме них самих.

Мать. Да. Ее все называли Норой. Она была суровой и недоброй женщиной. Когда-то красивая, она быстро растратила всю дарованную ей прелесть, и ее даже побаивались – настолько она была злой и властной. На островах недоверчиво относятся к чужакам, но Нора стала женой местного рыбака и как-то прижилась. Вялила рыбу и одевалась, как все местные, нигде особо не проявляла себя и ни с кем не сближалась. И всегда жила, сберегая в сердце ненависть к тому, из-за кого ее жизнь так изменилась.

– Когда мы были одни, она разговаривала со мной на языке тех краев, откуда прибыла. Только со мной, – рассказывала Мойра, голос которой звучал монотонно, как будто ей стоило усилий сосредоточиться на истории о своем прошлом после пережитого недавно потрясения. – Да, она говорила на родном языке только со мной, ибо ей хотелось кому-то поверять свою душу. Не отцу Годвину, которому она порой исповедовалась, но который был с ней строг, не мужу, которого терпела и которому вынуждена была подчиняться. Мне же она могла выплескивать всю свою затаенную ненависть, заставляла выслушивать вновь и вновь ее обиды на моего отца, который обманул ее, развеяв ее надежды.

Дэвид вспомнил слова Мойры о том, как матушка учила ее не доверять чувствам, а только использовать мужчин, не позволяя эмоциям возобладать над рассудком. Но дочь давно отказалась от этих советов, полюбив похитившего ее мужчину. От этой мысли Дэвиду стало и хорошо, и больно. Больно оттого, что он по сути был готов разбить сердце Мойры, как и ее отец некогда поступил с Норой.

– Твоя мать не говорила, какого она рода и где ее дом? – спросил он, когда Мойра умолкла.

– Нет. Она скрывала, откуда ей пришлось бежать. А она в самом деле бежала, опасаясь страшной мести за то, что сделала… Говорила, что на ее родине месть является основным законом и что если я буду знать имя своей родни, то это может погубить меня. Поэтому и скрывала. Даже злилась, если я расспрашивала.

Нортумберлендский говор, земли Пограничья, где закон мести свят как нигде… Дэвид вдруг почувствовал, что начинает что-то подозревать.

– Мойра, что же совершила твоя мать?

– Сначала сбежала от родных с человеком, которого страстно полюбила. Хотя он был из враждебного ее семейству рода. Нора надеялась, что их любовь примирит их семьи, что, когда у нее родится ребенок, ее родня простит ее и признает их брак с моим отцом. Но все вышло иначе… Когда вместо ожидаемого сына родилась дочь… Нора говорила, что отец и до моего рождения словно потерял к ней интерес, был груб и даже жесток. А когда родилась девочка, а не мальчик, она и вовсе стала не нужна ему. А может, его злило то, что, выкрав ее, он не получил приданого. Мать говорила, что ее семья очень знатная, что породниться с ними было бы честью для ее возлюбленного. Но даже когда ее родные стали проявлять некий интерес к ее судьбе, отцу уже не было до этого никакого дела.

Мойра медлила, теребя край пледа, и смотрела куда-то вдаль.

– Нора говорила, что возненавидеть так же легко, как и полюбить. Вот это с ней и случилось. С ней и моим отцом. Он выкрал ее, она пошла за ним по собственной воле, и ей не было пути назад. А отец не знал, как от нее отделаться. Возможно, даже хотел, чтобы она сама оставила его. Он сильно избивал и унижал Нору. О, как все это ужасно! Когда-то эти рассказы меня даже раздражали, мне надоело слушать, что любовь несет только зло… Теперь же…

Дэвид подошел к ней.

– Успокойся, милая. Твоей матери и впрямь не повезло. Но такая судьба необязательно суждена и тебе.

– О, Дэйв… – все же заплакала Мойра.

Дэвид притянул ее к себе, они опустились на склон, и он долго и бережно удерживал ее в руках, мягко покачивал, словно баюкал ребенка.

Когда Мойра успокоилась и взглянула на Дэвида, лицо его было сурово, взгляд казался отстраненным. И далеким, таким далеким…

– Зачем ты заставил меня рассказать тебе все это?

Она перешла на гэльский, но он неожиданно попросил ее продолжить свой рассказ на английском. Мойра так долго не говорила на нем, что порой ей было трудно подобрать слова.

Однажды отец Мойры, будучи во хмелю, так избил Нору, что она потеряла сознание. А когда пришла в себя, увидела, что ее любовник спит пьяный, а малышка Мойра выпала из колыбели и плачет, но никто не приходит на ее крик. В одном из больших каменных домов родни отца Мойры была пирушка, и все перепились настолько, что псы бродили по столам, доедая объедки, но их некому было прогнать. И тогда Нора решилась. Она сняла со стены старинную секиру и отрубила голову спящему любовнику.

– О святые угодники! – тихо произнес Дэвид и крепче прижал к себе женщину.

– Да, она казнила моего отца, – тихо и удрученно продолжила Мойра. – Но она находилась во владениях его семьи, влиятельной и знатной, и понимала, что они могут сделать с ней все, что угодно. Нора осознавала, что ее не помилуют. Тогда она собрала кое-какие пожитки, взяла меня на руки и ушла куда глаза глядят. Она шла несколько дней, брела по холодным зимним ручьям, чтобы собаки не взяли ее след. Она несла меня и благодарила Бога, что у нее от всего пережитого не пропало молоко и она могла кормить меня. Все же я была ее малышкой… Нора чувствовала себя обязанной спасти меня.

Наконец она вышла на пристань, откуда как раз собирался отчаливать корабль. Вроде это было в каком-то прибрежном аббатстве. К тому времени гордячка Нора выглядела как обычная бродяжка, никто бы и не признал в ней леди из благородного рода. Но она так опасалась, что ее продолжат искать и рано или поздно обнаружат, что, едва выяснив, что судно идет на северные Оркнейские острова, тут же стала умолять взять ее на борт. Она была готова уйти на край земли, лишь бы избежать преследования.