настоял бы на своем. Потому что он, а не кто-нибудь другой, здесь отвечает за все.

Сергей не отдавал себе отчета в том, насколько общение с Илюшиным и Машей смягчило его характер. Он перестал переть напролом там, где что-то было не по нему. Несгибаемость и упрямство, свойственные ему от природы и усугубившиеся за годы работы оперативником, постепенно сменялись чем-то другим.

Эту новую черту можно было назвать смирением.

Вместо того чтобы в ярости наломать дров, Бабкин терпеливо обдумал аргументы Овчинниковой. Они его не переубедили. Но он по крайней мере понял, чем она руководствовалась.

Похоже, ею двигало вовсе не желание покрасоваться в собственных глазах, когда она предложила Даше пожить в ее доме.

А он еще, идиот, задавался вопросом, как такая спокойная и мягкая с виду женщина может рулить успешным бизнесом. Да вот так и может! Клацнула зубами перед носом, как мурена, развернулась и плавно уплыла в свою нору. Соваться за ней нет никакого желания!

Бабкин выбил сигарету из пачки. Подумал, огляделся. В голову пришло, что вокруг чистый воздух, который он испортит сигаретной вонью. Ерунда какая.

Но курить расхотелось.

Блин, еще эти прокладки…

Вероника вернулась в дом, прошла в ванную и закрыла дверь. Стояла, держа ледяную воду в ладонях и опустив в нее лицо, пока не начало ломить зубы.

Мужлан! Пусть катится к черту! А вместе с ним все эти хамоватые невежественные типы, вечно знающие, как лучше. С их тупостью, с их апломбом. С их постоянным чувством превосходства и готовностью мериться причиндалами по любому поводу. Она только и ждала, когда этот кабан сорвется на нее, чтобы был повод выставить их к чертовой матери и больше на пушечный выстрел не подпускать к своему дому! Но то ли он крепко держал себя в руках, то ли не имеет привычки орать на баб… Второе, впрочем, сомнительно. С такой-то рожей.

На заднем дворе гавкал Буран, доносились голоса: Даша болтала с помощницей по дому. «Зафира, кажется, боится собаку… Ничего, привыкнет». Ника откинула волосы с лица, собрала в хвост.

Ф-фух! Давненько ее настолько не выводили из себя! Даже Егору не удалось взбесить ее так, как этому гренадеру, вздумавшему читать ей нотации.

Когда Егор явился к ней под окна и стал орать как полоумный, она вышла ему навстречу.

Как мужчина с мужчиной, да?

Она была в том же небрежном виде, в котором расхаживала по дому: шелковые брюки, тонкий свитер из зеленой кашемировой нити, нежной, как русалочьи локоны. Волосы скручены на макушке, чтобы не падали на лицо.

Утром приезжал массажист, два часа разминал ей все тело, и она уснула под его руками, лепившими из нее новую женщину, как следует выспалась, а после отмокала в ванне и встала гладкая, нежная, сияющая, почти беззаботная, почти позабывшая обо всем на целых полчаса.

Но даже получаса ей не выпало. За окном раздался дикий крик.

– Ника, мрррр-р-р-разь! Иди сюда!

Она сразу узнала эту «мразь» с его фирменным раскатом, только что-то в этом вопле царапнуло слух.

Вероника сунула ноги в кроссовки, прихватила фонарик и открыла дверь.

Егор был беззубый. Это первое, что бросилось в глаза. И оскорбления, которыми он осыпал ее, выходили у него с шепелявостью и присвистом, что сообщало и без того дикой сцене комедийно-абсурдный оттенок.

Второе, от чего она внутренне охнула, – от того, какой мужчина вылупился из юноши, которого она помнила.

Теперь перед ней стоял коренастый, даже, как ей показалось, приземистый, хотя Егор был выше нее, пропитанный злобой мужик, незамысловатый, как палка, на которой остались отпечатки собачьих зубов.

– Деньги, сука, – говорил Егор, по-блатному растягивая «с», – верни мне деньги мои! Мамочку мне верни, слышь, тварюга?

– Тетю Зину я похоронила на Доскинском кладбище, – сказала Вероника. – Где могила, я тебе потом расскажу. Уходи, Егор. Нечего тебе здесь делать. Иди живи свою жизнь.

– Свою жизнь?! – Он прямо-таки взвыл. – Ты всю мою жизнь украла!

Он разразился бранью, плюясь сквозь дырки.

И вот тогда она оскалилась ему в лицо своими великолепными зубами – ровными, блестящими, точно жемчуг акойя, ожерелье из которого обхватывало сейчас ее шею – она надела его сразу, как только вышла из ванны. Ника стояла напротив него, прекрасно осознавая, что выглядит как воплощенное богатство и успех – в своем тончайшем кашемировом свитерке, обрисовывающем грудь, в своих широких шелковых брюках, за стоимость которых можно было вставить Егору новую челюсть, со всем своим сиянием, дорогой небрежностью состоятельной женщины, гладкой, холеной и пахнущей так, что у Егора – она отчетливо это видела – раздувались ноздри, точно у зверя.

– Твою жизнь? – певуче протянула Ника. – Мне такое дерьмо ни к чему.

Егор кинулся на нее. Будь у него в руке нож или разбитая бутылка, он ударил бы ее, не задумываясь.

Но и без оружия он был опасен.

На его лице Ника успела прочесть торжество победителя – такое же, какое часто появлялось в годы их юности. Он почти дотянулся до нее, почти смял, почти переломал ей кости и что еще он там обещал сделать четыре года назад…

Фонарик, который она едва придерживала, скользнул из широкого рукава вниз. Ее пальцы крепко обхватили рукоять.

По своему предназначению это действительно был фонарь. Но по форме – небольшая, около полуметра длиной увесистая металлическая бита, утяжеленная внутри батарейками.

Этой битой Ника ударила несшегося на нее Егора в плечо и отскочила в сторону – быстро, но без спешки, как ее учили.

Довольно безобидный удар. Но и он произвел на него ошеломляющее воздействие. Егор завыл, отскочил, схватился за повисшую плетью руку и вытаращил на нее глаза, словно не веря, что все это происходит на самом деле.

– Ты офигела? – изумленно спросил он. – Ты что, ударила меня, гнида?

– Давай еще раз, а? – Вероника прищурилась, держа биту чуть на отлете. – Давай, Егорушка! Ну, чего ты? Струсил, что ли?

Вот тогда Егор растерялся. Ему и в голову не приходило, что эти четыре года она тоже как-то прожила. Что его бывшая жена не законсервировалась в том состоянии, в котором пребывала, когда Егору предъявили постановление об аресте; что в ее жизни с тех пор что-то происходило, как и в его собственной.

Рифленая поверхность рукоятки фонаря холодила кожу.

Егор, зажав плечо, словно после огнестрельной раны, начал обходить ее по дуге. Вероника видела по его глазам, что он не бросится. Ее неожиданное нападение выбило из него всю ярость, и теперь ему требовалось время, чтобы собраться с силами.

Тяжело топая, прибежали два охранника и скрутили Сотникова. Позже выяснилось, что