Что у вас с Ланской? Да если бы я сам знал!

Я по жизни не привык ходить налево. Не видел в этом смысла (не хотел уподобляться отцу). Да, я мог оценить чью-то задницу, признать, что девчонка зачетная, один раз даже угостил шампанским особо настойчивых подруг, но дальше улыбок не зашло. Я не понимал, для чего такой напряг — все эти прятки, секреты, вранье? Ради одноразового секса на адреналине быть пойманным? Хз, с Софой чего мы только не пробовали, и когда нас застукали в раздевалке торгового центра было, по-моему, веселее.

Я всегда считал, что, если больше не встает, можно пойти разными дорогами и устраивать секс-марафоны уже хоть с кем. Но вчера, принимая душ, снова поймал себя на мысли, что готов проломить стенку и загнуть Ланскую прямо там, у раковины, чтобы видела в зеркале, кто сверху. Точнее, сзади. Ну вы поняли.

Что у меня с Ланской? Я ее ненавижу. И хочу. Это факт, но…

Какого, блин, я чуть не начал распинаться ей о своем будущем, которого нет? Не знаю. Может, потому что все вокруг строят грандиозные планы? Книжника отец уже на стажировку в МИД пристроил, пока Дэн с младшим братом тестят приложение со ставками на спорт, уверенные, что буду лопатой грести бабло. Савва вообще не напрягается — ему вроде как греют стул в кабинете руководства местной авиакомпании, если тот дальше по спорту не пойдет. Софа все мечтает о мировом турне, но пока вроде как собирается в столицу, а я что? Я не могу думать ни о чем, пока мама… И, черт бы с этой Ланской, но я почему-то уверен — она бы как раз меня поняла. То, как дрожит ее голос, когда она говорит «о Наташе», слишком сильно отзывается во мне.

Я слишком много думаю о ней, мне уже чудится… или нет? Показалось, что я слышал крик. И снова. Да. Ее. С надрывом. Меня тут же бросает вверх, а потом вперед. Я только моргаю и в следующую секунду уже приземляюсь на стороне Ланских. Трясу плечами, когда дрожь пробегает по спине — тогда в темноте дом не вызывал такого отторжения, как сейчас. И пока я шагаю босиком по полу, то совсем не к месту вспоминаю Мику в день аварии. Ее выдавали лишь глаза. Если бы не они, даже я мог бы поверить ей. Наверное, мог. Но в ее глазах плескался такой ужас, когда она втирала ментам о папаше, который спит дома, что даже каменное лицо без эмоций и мертвецки спокойный голос не убедили меня.

Я мало что помню из той ночи. Будто стерло все под чистую. Помню повсюду зеленые яблоки, разлетевшиеся по дороге из пакетов с продуктами, которые мама тащила домой, помню ревущего, как баба, Ланского и особенно хорошо (даже слишком) — ее глаза. Я помню, что в машине скорой помощи все время слушал мамин пульс, но стоило зажмуриться — на меня смотрела Ланская.

Что, если бы она не…

Снизу до меня доносится душераздирающий плач, и я вмиг срываюсь по лестнице, прыгая через ступень. Забегаю на звук в ближайшую дверь и вижу распластавшегося на плитке Ланского с синюшными губами и Мику на коленях перед ним.

— Сука! — Боль пронзает пятку, когда, не глядя, шагаю к ней. Я режусь стеклом, которым оказывается усыпано все вокруг. Задираю ногу, выбрасываю осколок и снова иду к ней, оставляя кровавый след. — Что случилось? — спрашиваю я, но она меня будто не слышит, точно в ауте, поэтому соображаю сам.

Бухло, стекло и Ланской в отключке — упился до смерти? Или решил облегчить мне жизнь и сам себя отправить в мир иной?

Я проверяю его пульс и ни хрена не слышу. Кажется, он не дышит. Радуйся, не?

— Он… — стонет Ланская. — Там таблетки… я не знаю… он задыхался.

Если он не дышит, то мертв, логично ведь?

— Звони в скорую.

Я еще раз изо всех сил сдавливаю сонную артерию на шее у Ланского, но ни черта не чувствую. Если он сдохнет, я свободен, да?

— Мика, блять! — рявкаю на нее, чтобы собралась уже. Мне нужно, чтобы собралась.

Мы встречаемся глазами, она смотрит, будто не видит, а затем через пару секунд кивает мне. Поджав губы, встает, утыкается носом в телефон. Ее руки дрожат, но я отрываюсь, чтобы перевести взгляд на тело рядом с ней.

Это не Ланской, это тело, которое должно дышать, — убеждаю себя, но выходит не очень. Недолго думая, я складываю руки у него на груди и давлю под таким углом и в таком ритме, который подсказывает мозг. Раз, два, три, четыре… Вспоминаю какими-то урывками каникулы в студенческом лагере, где мы соревновались в оказании первой помощи на манекене, уроки ОБЖ из школы, восемь сезонов «Доктора Хауса». Десять, тринадцать, шестнадцать… А это, оказывается, непросто — в момент выбиваешься из сил. Двадцать один, двадцать три, двадцать четыре… Как же воняет эта алкашка, жуть. Двадцать девять и… тридцать! Щупаю пульс — ничего. И по новой.

— Ян! — кричит над ухом девчонка вместе с тем, как безымянное тело дергается, плюется таблеткой, которой, походу, подавилось, и валится на бок. Я падаю на задницу и отползаю к стене, в то время как Мика прыгает к папочке, обнимает его, помогает сесть.

Он что-то бормочет, весь красный, хрипит, а затем поворачивает голову на меня. Блять. Я торпедой взлетаю с места. Мчу босыми ногами за дверь, по асфальту, подальше и…

— Ян, стой!

Она что, магией какой-то обладает? Потому что ноги прирастают к земле, как бы ни хотел свалить. Ведьма — иначе не знаю, как объяснить, почему я до сих пор стою на месте. Быстрый вдох, давлюсь воздухом и медленно выдыхаю. Я вижу ее тень, то, как она приближается и замирает в двух шагах, и сжимаю кулаки.

— Ян, я…

— Я должен был дать ему сдохнуть, — говорю это тихо, но мой голос сотрясает метры между нами круче сотни децибел. — Ты понимаешь? — С разворота впиваюсь в нее взглядом, желая растерзать. — Я не должен был вытаскивать его.

— Тебе бы совесть не позволила, — взрывает меня ответом и до хуя уверенным взглядом.

— Я должен был дать! Ему! Сдохнуть! — Пнув ведро, которое с грохотом падает и откатывается от нас, я делаю круг