– Это я, твой внук, Илюша, – прорыдал испуганный малыш.

– Нет, – исключила такой вариант прабабушка, – Илюша в садике! Иди отсюдова, мальчик!

Уж не знаю, как сумел доказать бедный ребенок свое родство с суровой бабулей, но она таки его впустила. Через час за беженцем приехала делегация из садика. Мальчик залез под огромную супружескую постель, и достать его никто не мог. Тогда находчивые воспитатели принесли швабру и вытащили беженца на свет божий. Так что пригляд был и тогда не очень. Особенно по ночам, когда оставалась одна нянечка, которая, как правило, крепко спала. И детки были предоставлены сами себе. Так, моя близкая знакомая, тоже посещавшая такую пятидневку, рассказывала, что с ней ночью случился конфуз. Что, кстати, частенько бывает с трехлетками. Она проснулась в мокрой кроватке, страшно испугалась позора и пошла в туалет – стирать простыню. Бедное маленькое дитя!

Думаю, в своих страданиях она была не одинока. Иначе зачем нас всех по ночам будили и высаживали на холодный железный горшок? В свои пять лет я воспринимала это как чистое издевательство. Помните расхожую фразу: в неволе не размножаюсь?

Так вот, я в неволе даже не писаю. Поэтому нянечка еще и костерила меня в ночи на чем свет стоит. Я только закусывала губу от страшной обиды: я же никогда не писаюсь, чего она ко мне пристает?

Днем нас тоже воспитывали. У нас были какие-то занятия. То мы рисовали грибы-мутанты, то писали буквы. На музыкальных занятиях подпрыгивали и учили стихи. Стихи еще туда-сюда, а вот подпрыгивать в такт у меня получалось фигово. Я всегда о чем-то своем думала. Глядь – вся группа уже проскакала зайчиками до другой стены, а я в отрыве от коллектива на стульчике сижу. Очень ругалась музыкальная тетенька и заставляла меня в гордом одиночестве скакать под смех однокашников. Стихи я выучивала легко, и первыми же детсадовскими строчками довела родителей до слез.

Звучали они так: «Я маленькая девочка, танцую и пою. Я Ленина не видела, но я его люблю!» Вернее, так они должны были бы звучать, если бы я в свои три года выговаривала все буквы. Но в моем исполнении слово «люблю» неизменно превращалось в «убью». Родители рыдали от смеха и заставляли меня повторять и повторять этот поэтический шедевр. До сих пор мама с удовольствием вспоминает об этой декламации.

Да, еще нас кормили. Я уже говорила об этом. Но не упомянула, как это делали в те далекие времена. Если ты, например, не съедал что-то, особо мерзкое на твой неискушенный взгляд, тебя могли оставить сидеть за столом надолго. Был еще более кардинальный прием – вылить содержимое тарелки несчастному малоежке за шиворот. Такое обычно проделывали с мальчиками.

Еще мы гуляли. Тут весь фокус был в том, чтобы быстро и качественно одеться. Копуш ждали репрессии. Так, мой муж рассказывал, что его за медлительность голым поставили на виду у всей группы. Поэтому примерно двадцать лет нашей совместной жизни ушло на его реабилитацию.

Были еще и другие наказания: оставить почти одетого ребенка сидеть в раздевалке на все время гуляния или посадить в сушилку.

Наверное, было и что-то веселое и бодрящее в садовских буднях. Но я запомнила это. И еще жуткий запах горелой каши и ложного кофе.

Поэтому, когда я сегодня любуюсь на наших государственных мужей, всегда думаю о том, что и железного горшка они в детстве не избежали и вкус рыбьего жира им родней родного. Вопрос: почему же они так далеки от народа? Может, опять начать их высаживать на горшок?:)

Игровое детство у любой девочки в мое время начиналось с обязательного толстого медведя. Мне кажется, медведь тогда был просто обязателен для каждого ребёнка. Как и пластмассовая красная лошадь с колечком на спине. Но в ролевые игры не очень поиграешь с лошадью и медведем.

Для длительных игр нужны были куклы. Всегда под руками был очередной толстомордый блестящего пупс с лицом вечного идиота и со скрюченными ножками. Этого милого уродца, завернутного в платочек, можно было укачивать и укладывать спать. Но дешевые целлулоидные голыши, сколько их ни убаюкивай, всегда упрямо таращили нарисованные глупенькие голубенькие глазки. Такая нерезультативная игра быстро надоедала.

И я начинала подыскивать вечно бодрствующему пухляку кукольных родителей. На роль матери семейства было много претенденток, лучше всего, на мой неискушенный взгляд, подходила капризная кудрявая девица в длинном платье. Она была похожа больше других на мамашу своим невеселым выражением лица.

С папашей, как и в реальной жизни, все обстояло намного хуже.

Не было в моем детстве кукол-мальчиков. Буратино и Карлсон не в счет, это не мужчины! Даже в трехлетнем возрасте я понимала, что деревянный мальчик и толстячок с пропеллером никогда не смогут познать радость отцовства. Выручал меня пластмассовый негритенок. Именно он всегда был отцом в моих играх. Меня нисколько не смущал его угольно-черный цвет. Раздражало только полное отсутствие одежды и неснимающиеся белые бусы. Рядом с моими разнаряженными в кружевные платьица девочками он выглядел как-то разнузданно и несерьезно. Но выбора у бедных кукол не было. Не выходить же им было замуж за мишку или плюшевого зайца? Поэтому приходилось несчастным создавать семью с голым неформалом. Впрочем, довольно быстро я отправляла этого сына жаркой Африки в длительную командировку за шкаф. А недовольная дама с капризным выражением лица сама нянчила кривоногого голышика.

Иногда какая-нибудь новая толстощекая красавица настолько покоряла мое сердце, что я сама становилась ей матерью.

Помню, в квартире у бабушки на Кутузовском проспекте, баюкаю я какую-то такую королевишну, как вдруг замечаю на полке полуоткрытого шкафа для одежды какой-то белый кусочек. «Сахар», – думаю я. И, схватив белый маленький брусочек, начинаю запихивать его в упрямо сжатый кукольный рот. Отчаявшись накормить свою «дочку», решаю показать ей пример и отважно запихиваю весь кусок теперь уже в свой рот.

Сейчас мне кажется, что таким образом я изобразила сцену, которая нередко разыгрывалась в декорациях моего родного дома. Именно так мои родители пытались подвигнуть меня на поглощение хоть какой-нибудь пищи. До шести лет я очень плохо ела. Мама рассказывала, что они с отцом прыгали вокруг меня, пели, танцевали, чтобы я смогла проглотить хоть кусок.

Бедный ребенок! Мне просто не давали мои неуемные родители спокойно пообедать. Скажу больше, если бы сейчас моя мама начала бы выплясывать вокруг меня и припевать, я бы тоже не смогла проглотить ни кусочка. А если бы запел папа, я бы просто сразу метнула тарелку в окно. Потому что мой папа в основном любил исполнять мало приличные частушки, хихикая и удачно уворачиваясь от маминого тапка, пущенного в его сторону. Так вот, всячески отвлекая меня от еды, родители разом убивали двух зайцев. Во-первых, реализовывали свои невостребованные в реальной жизни артистические наклонности, а во-вторых, могли спокойно хомячить мою еду на законных основаниях.

Вот и я решила научить свою кукольную дочурку хорошо есть, запихав в свой трехлетний рот немаленький такой кусочек нафталина.