Поцелуй стал глубже, оставаясь всё таким же неспешным и соблазнительным. Со вкусом пломбира в летний зной. Мои пальцы запутались в волосах цвета спелой пшеницы, ноги сами собой обвились вокруг мужских бёдер, и я даже не поняла, как получилось так, что оказалась голой по пояс, задыхающейся от непрестанных ласк вероломного захватчика.

— Не поцелуешь? — шепнул Элар, отодвигая в сторону ткань моих бикини, насквозь мокрых, словно я под ливень попала.

— Нет.

— Твоё «нет» так церберски смахивает на «да», Вель. Потрись ещё хоть раз о кончики моих пальцев, и я кончу прямо в штаны. Клянусь.

— О, Боже. Нет.

Если бы можно было зажмурить уши, я бы их обязательно зажмурила, чтобы только не слышать этот голос, который по всем правилам, по всем законам моего внутреннего мира и гордости не должен, не должен, не должен меня возбуждать!

Почему он меня не злит? Почему меня не тошнит от него? Почему я, проклятье, теку как похотливая кошка, мечтая об удовольствии, которое этот мужчина, я знаю, может мне подарить?

Лишь этот мужчина.

— О да! — заурчал он мне на ушко и шевельнул пальцами, раздвигая, проникая без труда туда, где его давно-давно уже ждали. Божечки, как же стыдно! — Да, моя хорошая. Вот так. Вот та-ак… Какая же ты узенькая. Сдохнуть можно, как же я в тебя хочу.

— Заткнись, — простонала я. — Замо-а-а-а…

Резко задвигал рукой, доставая и погружая внутрь меня пальцы, с позорно хлюпающим звуком, таким невероятно унизительным и восхитительным одновременно, что я закусила губу и закричала, срывая голосовые связки…

— Сливка, не ори!

Если бы Бро не ткнула меня пяткой в бок, я бы, наверное, так и орала, кончая от рук призрачного любовника. Но она ткнула, и я проснулась, мокрая, как мышь, до предела возбуждённая и злая.

Сука Элар! Просочился в подсознание, на подкорку записался своими коричными феромонами — даже во сне покоя не даёт!

— Сон дурной приснился, прости, — простуженным голосом просипела я и сползла с дивана.

На ватных ногах, придерживаясь рукой за стену, я добрела до ванной комнаты, а там, зажав зубами угол толстого банного полотенца, босой ступнёй притиснув дверь, засунула руку в пижамные шорты и закончила то, что начал церберский Элар в моём церберском сне!

До искр перед глазами и сдавленного скулежа.

А потом долго поливала себя из лейки, устроившись на дне холодной ванны да глотала злые слёзы, не понимая, кого я больше ненавижу, себя за слабохарактерность или дюка-злюка за то, что заставил меня чувствовать всё это, такое жаркое и такое противоречивое.

Спать той ночью я уже не ложилась, уползла на кухню, вскипятила чайник и, прихватив с собой кипяток, пустую кружку и банку с кофе, уползла на улицу. До утра сидела на крыльце, прихлёбывая горький напиток, слушая ночь и старательно отгоняя от себя любые мысли об Эларе.

А потом а потом небо над Славной улицей посерело, и я соскребла себя с мостовой — с трудом, надо сказать!

— Проснись и пой, Велислава, — пробормотала я себе под нос. — Нас ждут великие дела!

Весь день я была так занята, что не то что вспоминать проклятый сон или думать об Эларе, я даже вздохнуть свободно не успевала. Для начала, памятуя о том, как короток рабочий день местных торгашей, я метнулась на рынок. Даже не ради продуктов, которых у нас пока хватало, а чтобы присмотреться, прицениться, узнать, как тут у них всё работает.

И вообще не удивилась, обнаружив резные ряды деревянных прилавков и аккуратненьких старушек в разноцветных платках, лениво предлагавших сонным покупателям свой товар.

Базарные столы ломились от свежих, сочных фруктов. Круглые дыни, арбузы, размерами напоминавшие карету Золушки, виноград, крупный, с тонкой, истекающей сладким соком кожицей, айва, миндаль, инжир, бобы, чечевица, сухофрукты, вино в домашних, оплетённых тонкой лозой бутылках, и хлеб. Ещё тёплый, ароматный, жадно дышащий прохладой южного утра.

Возле этого-то прилавка я и подвисла.

— Попробовать хочешь? — лукаво поглядывая в мою сторону, спросила махонькая старушка, хозяйка всего этого богатства. Я кивнула: от восторга и предвкушения свело челюсть, а рот наполнился слюной, так что сказать что-то более внятное, чем «мгм-хм-нда», я физически не была способна.

— Ячменный, пшеничный, ржаной. С оливками. С сушёными помидорами. С инжиром. С перцем и грушами. С миндалём. С виноградом.

От каждого каравая она отрезала по тоненькому, прозрачному ломтику и выкладывала на медный поднос, занимавший центр прилавка. Я жадно сглотнула и облизала губы.

— Божечки, да к вам сюда можно на бесплатные завтраки ходить, — пробормотала я, поднося к носу кусочек белого хлеба с тёмными пятнышками сухих фруктов. — Если я у вас всё это испробую, то и к обеду проголодаться не успею.

Старушка по-доброму рассмеялась.

— Я с помидорами возьму ломоть, для сестры. Сколько?

Огромным тесаком женщина щедро отхватила с восьмушку от крайнего каравая.

— Сколько? — повторила мой вопрос и, хитро сощурившись, обронила:

— Ну, халкунт.

— А это не дорого? — засомневалась я. — Я тут недавно совсем, в вашей валюте не очень пока разбираюсь.

— Недорого, — заверила меня старушка, и я почему-то сразу поняла, не врёт. — Бери, не раздумывай.

И тут же ловко завернула краюху в гигантский зелёный лист какого-то дерева.

— Спасибо.

Вынула из кармана монетку, а потом добавила к ней ещё одну лепту и, оглядываясь по сторонам, спросила:

— А как так, что на рынке только женщины работают? Откуда? Мне объясняли, что с женщинами в Атлантиде проблема.

— Проблема? — старушка фыркнула. — Ещё чего! В Атлантиде только одна проблема — это атланты. А с женщинами никаких проблем. Откуда? Если не родятся у них бабы. И правильно делают. С такими законами я б и мужиков рожать запретила.

— Кхм, — глубокомысленно прокомментировала я это экспрессивное высказывание. — А вы тогда как тут? Что-то мне не верится, будто по договору…

Если раньше бабулька смеялась звонким, молодым смехом, то сейчас заржала, как лошадь Пржевальского, аж краюхи на прилавке подпрыгнули, то ли от удивления, то ли от испуга.

— Скажешь тоже! Договор. Не в том возрасте я уже, чтоб со мной договоры заключать. Медузы детей только своим мужикам рожают, тем, кого сердцем выбрали и душой.

Цветастый платочек на голове милой старушки шевельнулся, и из под хлопкового края тугим локоном выпала змеиная голова на упругой шее. Как я от ужаса не заорала — не представляю, лишь кулаки сжала так, что на ладонях полукруглые ранки от ногтей появились.

— А местные знают, что мы на их свободу не претендуем, — продолжила медуза, с понимающей ухмылкой пряча свои живые волосы под платок, — и визы нам спокойно дают. Да и не только нам. В Славое вообще много пришлых баб живёт, из самых разных миров. Мы вот торгуем, кто-то в обслуге, суккубочки популярностью очень пользуются… Много, много народу, врать не буду. Кто по визе, кто по договору.