– Вот теперь, кажется, понимаю. Поезд без машиниста, Проводник… Ага, конечно! А я – королева Великобритании. Вы опасный сумасшедший! Чокнулись на своих трупах. Вам лечиться надо!

Произнося это, я опустил глаза и невзначай бросил взгляд на кусок пирога, что лежал передо мной. Первой мыслью было: хорошо, что я его не пробовал. Да и как я мог бы такое съесть?

Выпечка была не просто испорчена – с момента, когда пирог вытащили из духовки, прошло много времени. Засохший, покрытый отвратительными зелеными пятнами бархатистой плесени, со склизкой почерневшей массой вместо…

«Никогда больше не смогу даже посмотреть в сторону яблочного пирога!»

Но это было еще не все. Замызганная, посеревшая от грязи скатерть грозила вот-вот расползтись от ветхости. Наверное, если тронуть ее, она рассыплется в руках, подобно пеплу. Крошечная дырочка, которую я недавно приметил, была теперь намного больше, она разрослась по поверхности, пожирая ткань, как ржавчина разъедает металл.

Тупо глядя на все это, я позабыл о Петре Афанасьевиче и его безумных словах. А потом, где-то на задворках сознания, возникла мысль: почему же он-то на это не реагирует?

«Не смотри на него! Не смей на него глядеть, кретин!»

Но я уже посмотрел.

Вместо Петра Афанасьевича, который минуту назад сидел за столом и пил чай, передо мной был его труп.

Он был мертв уже давно – много-много дней прошло с тех пор, как сердце перестало гнать кровь по венам и сосудам. Грязные лохмотья, бывшие когда-то свитером, клоками свисали с костей. Белоснежная шевелюра пожелтела, как выгоревшая на солнце бумага. Губ больше не было, крупные зубы, похожие на ядра орехов, оголились в подобии ухмылки. Один глаз провалился, и глазница была заполнена губчатым веществом, похожим на начинку яблочного пирога, что все еще лежал в тарелке. Второй глаз, мутный и водянистый, уставился прямо на меня. Некогда яркая голубизна была затянута белесой пленкой, но мне казалось, он все видит.

В ноздри ударил запах – густая, сладковатая вонь разложения, увядших листьев, пыли и запустения. В полнейшей тишине раздалось хриплое карканье, и я не сразу сообразил, что это мой собственный крик. Шарахнувшись от стола, я попятился к проходу, не отрывая взгляда от мертвеца. Мне чудилось, что он смотрит на меня, укоризненно качая головой, и его жуткий оскал становится шире. Я почти слышал, как он зовет меня обратно: «Куда же ты, мой мальчик? Зачем прерывать такую чудную трапезу?»

Бежать, бежать отсюда!

Только вот ноги не шли. Я врос в пол, как дерево врастает корнями в землю, и не мог уйти, лишь беспомощно вертел головой. Колени дрожали, ноги были слабыми, непослушными, как это бывает во сне, когда изо всех сил стараешься идти быстрее, но оказывается, что даже с места не двинулся.

Зал вагона-ресторана ожил вокруг меня. Он больше не был пустым – да и был ли пуст хоть когда-то? «А пассажиры! Они живы и мертвы одновременно», – всплыло в памяти.

За всеми столиками сидели люди – взрослые, дети, старики. Мужчины и женщины заказывали блюда, передавали друг другу солонки и хлеб в плетенке, подносили ко рту ложки, пробовали салаты и десерты, смеялись, разговаривали, покашливали, одергивали расшалившихся ребятишек. Звякали о края тарелок столовые приборы, открывалась и закрывалась дверь на кухню, кто-то со стуком поставил стакан на стол…

Голова закружилась, казалось, я сейчас потеряю сознание. Прижав ладони к вискам, словно боясь, что череп может треснуть, я завертелся на месте, озираясь по сторонам. Никто не обращал на меня внимания, все были заняты едой. Сквозь общий гул до меня доносились обрывки разговоров:

– …дерут за стакан земляники, представляешь?

– Не ёрзай, кому сказала! Заляпаешь платье и…

– …дикость какая-то…

– На следующей станции я сто процентов куплю…

– Девушка, я же русским языком просила вас…

– …просто не могла поверить! А Нинка говорит…

Полная блондинка визгливо расхохоталась, запрокинув голову. Маленькая девочка в розовом трикотажном платье расплакалась, сердито отталкивая руку матери, которая пыталась накормить ее супом.

Зал сверкал и переливался светом, включены были все лампы, а за окном царила тьма – оказывается, уже наступил вечер. Отовсюду наплывали ароматы готовящейся, подаваемой на стол, разложенной по тарелкам еды: жареная рыба, тушеный картофель, мясной рулет – все сразу.

Мимо меня проскользнула официантка с подносом – не та, давешняя, а совсем молоденькая, не старше меня, в короткой юбке и с задорными кудряшками. Кстати, стриженая сердитая тоже была здесь: строчила что-то в своем блокноте, принимая заказ у пожилой четы интеллигентного вида.

«Народу полно. Убегаешься за день, чуть не падаешь, ноги гудят…» – вспомнилось мне. Теперь это было похоже на правду.

Меня словно било током: все нутро дрожало, лицо горело, ныли кости и мышцы – даже те, о существовании которых я не подозревал. Может быть, температура поднялась. Хотелось заорать погромче, заставить их прекратить издеваться надо мной…

Но кого – «их»? Люди в зале просто ужинали, им не было до меня дела. Если примусь вопить и топать ногами, они решат, что я хулиган и пьяница, и примутся осуждать меня, одергивать и делать замечания.

Тогда, наверное, тех, кто устроил эту фантасмагорию, привел в действие некий адский механизм и поместил меня в центр его, замыслив свести с ума, уничтожить!

Казалось, я прозрачный, плоский и невесомый, словно сорванный с ветки осенний лист. Меня кружило, несло куда-то, и я не мог этому противиться. Я не знал, было ли все на самом деле: пропавшие пассажиры, отсутствие остановок… Где и как я провел эту ночь – и была ли ночь, а может, она только надвигается на землю, наползает сизым туманом сумерек?

Действительно ли Петр Афанасьевич говорил чудовищные вещи про поезд без машиниста или мы мирно беседовали об отвлеченных вещах и книгах? Сейчас я стоял спиной к столику, за которым мы сидели, и боялся оглянуться.

Были мы в зале одни с самого начала или все эти люди находились тут, когда я появился? Пришел я поужинать или мы с Петром Афанасьевичем завтракали, а за окном искрилось солнечным светом летнее утро?

«Мамочка, где я? Что происходит? Что творится со мной?»

– Федор!

Когда прозвучало мое имя, я не сразу понял, что обращаются ко мне. Мало ли Федоров на свете? Я не связал этот окрик с самим собой. Но голос раздался еще раз, громче и настойчивее. До меня наконец дошло, что звали меня, и я обернулся.

Петр Афанасьевич восседал за столиком – тем самым, откуда я только что выскочил. С того места, где я стоял, столик был хорошо виден: круглобокий чайник с чашками, кристаллы сахара в хрустальной сахарнице, золотистые полукружья лимона, аккуратно нарезанные куски яблочного пирога – свежеиспеченного, с аппетитной корочкой. Петр Афанасьевич, живой и здоровый, голубоглазый и седовласый, приветливо улыбался и махал рукой, подзывая меня.