Это могло бы быть что угодно, я часто пихала в карманы фантики и чеки, но сердце заколотилось так, что я от волнения даже писать забыла. Вытащила бумажку. Неожиданно, но это свернутый обрывок туалетной бумаги. Розовой. Развернула, а на ней маркером написано — "Не мельтеши. Через три дня увидимся. Дежнева ублажай. Малец пока жив."

Значит все было не зря. Тотошка уловил моё состояние и зарычал, готовый порвать любого, кто меня обидит. Мой маленький герой. Я изодрала бумажку в маленькие кусочки и смыла в унитаз.

Когда вернулся Дежнев, я сумела восстановить относительно нормальное состояние. Волновалась перед встречей с ним, ведь теперь он знает меня лучше, чем какой либо мужчина до него. Как мне вести себя с ним? Как он себя будет вести? Что вообще люди делают в таких ситуациях? Не детективы надо было читать, а романы о любви.

Он стоял в прихожей. Снял пальто, на улице уже очень холодно, убрал его в гардероб. Этот педант был не чета мне, я возвращаясь просто бросила куртку на пуфик у дверей. Потом на меня посмотрел, и мне казалось, что в его взгляде таится усмешка. Это обидно было.

— Добрый вечер, — сказала я. А потом неожиданно для самой себя ляпнула, — а давайте…давай ещё раз попробуем это? Я вчера толком не поняла, как оно…

Я сказала не потому, что Виктор велел. Я сама этого хотела. Хотела видеть, как у хладнокровного и сдержанного Дежнева от страсти глаза плавятся и словно пьяные становятся, руки его на себе чувствовать хотела. Я боялась, что Дежнев мне скажет что нибудь обидное, но он засмеялся, на руки меня подхватил и понёс куда-то.

Ребята торчали на Алтае уже почти сутки. Если бы мы точно знали, где находятся наши туристы, то подогнали бы вертолёт максимально близко. Но маршрут их прогулки нам был известен только примерно и с чужих слов. Плюс туристический сезон уже заканчивался, гидов и туров толком не было — холодно. Мы полагались на спутниковую связь, на в гористой местности она работала через раз и надежды было мало. К исходу второго дня я и правда стал опасаться, что моим людям тоже придётся заделаться в туристы и пройти весь маршрут ножками или вплавь по горным речкам. Но у них были деньги и вертолёт, поэтому я надеялся, что поиски закончатся успешно и в ближайшее время.

Я вынырнул из дремы и тепла. Вера спала. Я не планировал ночевать с ней вместе в одной комнате, так вышло само по себе и я об этом не жалел. Сладко было. Тепло, как-то по особенному и правильно. Вера спала так тихо, словно она умерла. Я долго уснуть не мог, и не раз или два проверял, дышит она вообще или умерла. Касался её лба, вдруг температура поднялась, она жаловалась, что болело горло.

В своей жизни я владел многими женщинами. Именно владел. Я платил им, дарил подарки, а они дарили мне свою страсть и привязанность. Они не были плохими или легкомысленными, многие из них были весьма умны, просто по таким правилам жить было куда как проще.

Нет, были юношеские влюблённости. Когда у меня денег ни черта и девочки, которые смеялись шуткам глупым, тонкие, юные. Но я всегда был слишком прагматичен. Денег хотелось и власти уже тогда, иначе бы и не достиг ничего. Забылись, словно не было, все те юные девушки.

Вера была другой. Её нельзя было причислить ни к одной категории и это обезоруживало. Смотрю на неё, она спит. Попой ко мне повернулась, колени подогнула, спряталась под одеяло. Она очень любила тепло. И не знаешь, кто она тебе. Денег она моих не взяла. Спасла мне жизнь. Я не знал, что к ней чувствовать. И не знал, как себя к ней вести. Чувствовал себя чужим ей, и близким одновременно. Сейчас хотелось её обнять и это словно неправильно было. Не считая занятий любовью, ничего нас не объединяло, Вера даже часто на вы сбивалась по-прежнему.

А, черт с ним, решил я. Забрался к ней под одеяло. Придвинул по хозяйски ближе к себе, зарылся лицом в волосы. Вера не проснулась, но заерзала, устраиваясь поудобнее в новой позе. Заерзала, касаясь меня.

Она спала в пижаме своей. Стеснялась наготы, не позволяя себя рассмотреть. Откидывала стеснение только в моменты возбуждения и казалось всю себя готова отдать, не опытная и такая желанная.

Сейчас я стиснул зубы от накатившего желания и обладать ею, и сказать — моя. Вот моя и все. Ни разу не возникало такого желания, сколько бы женщин на моем пути не встречалось.

Вера спала. Я с тихим стоном сдался. Стянул шорты с неё, сам был обнажен, никогда не стыдился себя и своего тела. Коснулся ягодиц, чуть разводя их в стороны.

— Моя, — шепнул я, входя, зная, что спит не слышит.

Она проснулась с тихим всхлипом. Последние сутки мы оказывались в постели едва лишь оказывались рядом. Вера исследовала доселе ей неизвестное с неугасаемым энтузиазмом новичка. Но именно тогда, той ночью она достигла пика. Я устремился вслед за ней, и она долго ещё дрожала в моих руках, не в силах успокоиться.

— Теперь понятна зацикленность человечества на этом вопросе, — задумчиво сказала она куда-то в темноту, и снова провалилась в сон.

Она смешила меня. Раз за разом. Я вновь не спал, смотрел, как неторопливо рассвет окрашивает комнату серым. Я не то, чтобы не любил осень, я был равнодушен к ней, как и ко многому другому. А теперь, когда рядом в постели, свернувшись калачиком Вера спала, я подумал, что осень имеет смысл. И что эта осень запомнится. И будет вспоминаться потом, всеми следующими осенним месяцами, год за годом, когда Веры рядом уже не будет.

— К черту, — сказал я.

Я не расположен был думать о будущем, тем более о нем мечтать. Я не мог впустить в свою жизнь женщину на постоянной основе, но при мысли о том, что следующей осенью Веры рядом не будет, неожиданно горько стало. К черту. Не думать об этом.

Холодный душ вернул ясность мысли. Потом крепкий кофе, такой, что сам смысл вкуса и значения кофе теряется, глотаешь эту жидкость, которая наверняка была в состоянии растворять гвозди и просто надеешься — сейчас станет лучше.

Говорить с Ахмедом в безопасности и тепле бункера я не захотел. Снова поехал на стройку. С лифта сорвали ленту, я поднялся на двадцать пятый этаж. Большая комната чьей-то квартиры, голые пока, лишь оштукатуренные стены. Мебели, разумеется нет, сажусь на коробку с упакованной в неё плиткой. Коробку явно не раз использовали, как стул, рядом, на перевернутом ведре пепельница, в ней два окурка. Сигарет у меня нет, но я оглядываюсь и нахожу чью-то заначку. Дешёвые сигареты, крепкие,  таких сто лет не курил. Но закуриваю, щелкая зажигалкой и глубоко, с удовольствием затягиваюсь.

Архип остался внизу. Гудит лифт, поднимается Ахмед. Я смотрю на него словно со стороны, и вдруг вспоминаю себя, каким был в его возрасте. Лениво размышляю, не зря ли ему доверился? Этим утром  все виделось немного иначе. А потом подумал, черт, мне жить, может, несколько дней осталось. А если все равно умирать, если ли разница, от чьей руки? И правда, неправильное какое-то утро…нужно было остаться в постели с Верой, и погружаться в неё раз за разом, заглядывая в широко распахнутые глаза со светлыми, чуть рыжеватыми ресницами.