— Там холодно,  ещё холоднее, чем здесь, — сказала я. Пса было не переубедить. — Гипс намочишь, а лапка ещё не зажила.                         

Потом сдалась, пошла на кухню, взяла пакет, накрутила на гипс и замотала скотчем — пусть погуляет. Сама же, ежась от холода, побежала к бане, там были дрова под навесом, а дома печка тоже имелась. Споро перетащила две охапки. Благодаря тому, что летом топила баню, печку я разжечь бы смогла. Но дрова проклятые насквозь отсырели, и я сожгла несколько выпусков газеты, что пылилась в шкафу с десяток лет. Потом полила керосином из лампы, и выпачкавшись с ног до головы все же печь затопила. Села ожидая тепло, но его все не было. Радовало только, что дрова в печке трещали, значит, согреемся.             

Поставила чайник, налила себе чаю, попила его с каменными уже, ванильными сухарями. Тотошке ничего не было, кроме пачки молока, которое по полгода хранится и ничего ему не сталось.

— Завтра мясо куплю, — обещала я. — Пока только молоко. Но я немного его подогрела.   

Горячий чай несколько примирил с действительностью, но ненадолго. Пришло время укладываться в постель, и она казалась не менее отсыревшей, чем дрова. Не мокрой, нет, именно отсыревшей и холодной. Поскуливая от жалости к себе, я прямо в одежде залезла под одеяло и стиснула зубы. Терпеть.                

Тотошка, который обычно спал со мной, тоже меня бросил, и устроился возле печки, там его маленькому величеству теплее.

На кухне остался гореть свет, иначе спать было страшно. Я лежала и думала, а вдруг ничего этого не было? Дежнева в моем погребе, моих пальцев в его ране, я не видела фотографий взрослого Андрюшки, проснусь утром, а снова лето, трава мокрая от росы, комары жужжат, мычит чья-то корова… Это было бы благом. Но одновременно я чувствовала, что, случись каким-то чудом так, я потеряю что-то важное. Что-то, что обрела нечаянно, пусть не навсегда, взаймы… Но каждое воспоминание об этом буду беречь целую вечность.               

Из всего, о чем так мечталось, наутро была только роса. Противная, ледяная, норовящая затечь в кроссовки. Холодно, а мне бежать надо в туалет, он на улице. Трава мокрая, ещё крапива разрослась нещадно, и холод её не берет, и с её высоких стеблей тоже вода мокрая капает и норовит непременно за шиворот.                 

Печку пришлось растапливать заново. С тоской подумала о том, как тепло и уютно сейчас в моей маленькой квартирке, совсем упустив из виду, что отопительный сезон ещё не начался, и сейчас там наверняка не многим теплее. Как обещала, пошла в магазин. Утром здесь немного гостепримнее, чем ночью под дождём. Идти недалеко, разрешила Тотошке с собой. По дороге оторвала с соседского дерева большое, в красную полоску яблоко, хрусткое, кислое, но вкусное все равно.                    

— Ты чего, вернулась? — удивилась продавщица. — Чего тут делать? Бандитов и тех нет больше. Всё повымерли, кто помереть не успел, тот убег.          

— Отдохнём ещё немножко с Тотошкой, — объяснила я. — Может бабье лето застанем.

Я не знала, сколько нам тут находиться, поэтому пакет продуктов был внушительным. Ручки впивались мне в руки, оставляя на подушечках пальцев алые полосы, я шла и даже не думала ни о чем. А потом за поворотом на соседнюю улицу увидела кусочек бампера. В кустах стояла машина. Я вытянула шею, пытаясь разглядеть, но не смогла. Сделала несколько шагов, потом оставила пакет на обочине и побежала туда. Тотошка, решив, что это новая весёлая игра, с лаем побежал за мной. Расстояние было не больше сотни метров, но прибежав машины я не увидела. Только едва уловимый запах выхлопных газов, и чёткие следы протектора на влажной после дождя грунтовой дороге.

— Чудно, — резюмировала я.                                    

Кто это был? Люди Виктора, который неизвестно зачем отправил меня в деревню? Или Дежнев отправил за мной присматривать? Ничего не понятно. Я дотащила пакет до дома, мы с Тотошкой наконец нормально поели. Делать было нечего, связь не ловит, я взяла томик нудного советского классика и завалилась с ним в холодную постель. Отогнала видение мягкого тёплого одеяла, неторопливого утра в кольце тёплых мужских рук, открыла книгу, и поняла, остаётся только одно. Ждать, когда наконец начнёт что-то происходить.

Двери закрылись, я устало прошёл в гостиную, рухнул в кресло, вытянув ноги, закрыл глаза. Дал себе минуту времени, затем набрал номер охраны.

— Присмотрите там за ней, — попросил я. — Только аккуратнее, не отсвечивайте, у сельчан и так стресс.

Ночью я не раз и не два просыпался, тянул я обнять Веру, но постель ожидаемо была пуста. Неужели так быстро можно привыкнуть к человеку, всего за несколько проведённых вместе ночей? Решил — может и лучше, что она уехала. Слишком быстро врастала в душу, это пугает. У меня нет зависимостей ни от вещей, ни от людей, пусть так будет и впредь.

Утром неожиданно для себя спал очень долго. Проснулся, когда светло уже совсем было. Ничего не тревожило мой сон. В чем мать родила прошёлся по квартире. Тихо. Никого. Не рычит, подкарауливая за углами мелкая псина, не гремит тарелками на кухне Вера. Не об этом ли я мечтал, нехотя выпуская Веру в свою жизнь и квартиру? Покоя хотелось и одиночества, вот они, хоть ложками жри.

Долго занимался в зале. Привычно уже, до судорог в раненой летом руке, и потом ещё на беговую дорожку встал, прибавил скорости и бежал так быстро и так долго, словно от этого зависела моя жизнь. Бежал до тех пор, пока капли пота не стали срываться с лица. Стоял в душе год горячими струями минут тридцать, не меньше. Задумчиво рассмотрел свое отражение в зеркале и решил — бриться не буду. Всё эти дни брился регулярно и чаще прежнего, не хотелось царапать нежную конопатую кожу Веры. А теперь и целовать некого, отлично, не правда ли?

Когда я выходил из комнаты, пёс частенько караулил меня под дверями, и несколько раз я едва не упал, запнувшись о него. И сейчас шёл уткнувшись в телефон, открыл дверь, и по привычке шагнул очень высоко - перешагивая через собаку, которой не было.

Я пил обычный чёрный кофе, а Вера, не спрашивая, хочу ли такой, добавляла что-то в кружку вечно, то охапку взбитой пены, то мелкие звёздочки, то зефирки. Пил, чтобы не обижать. А сейчас смотрю в чашку. В глубине черно коричневой кофейной гущи отражается моё унылое лицо, и вдруг хочется и взбитых сливок, и зефирок…

— Перехочется, — сказал я отражению.

От моего дыхания оно пошло рябью, а потом и вовсе сошло на нет — выпил залпом. До назначенного времени был час, но я уже начал собираться. Оделся, накинул пальто, спустился вниз. Там уже ждут несколько человек охраны. Те, которые со мной много лет, те, в ком уверен был, как ни в ком другом.

Со мной два человека в машину, три человека в машину сопровождения. Рванули сразу и резко, едва поднялись ворота. Наш путь лежал к торговому центру на другом конце города. Заехали на парковку. Будний холодный день, она почти пустая, но мы едем дальше. Ахмед обеспечил сектор, который не просматривается камерами, глухой карман. Там припарковались буквально на минуту. Я и один человек сопровождения в качестве водителя пересели в другой автомобиль, который стоял дожидаясь нас, с ключами в замке зажигания. Затем снова в путь. На улице начал моросить дождик, но и это мне было на руку, пусть и навевало непрошеную меланхолию.