имею, сколько гуляла по городу, и где. Я просто бездумно шла вперед, переставляя ноги. Потому что мне казалось, что стоит остановиться, сердце тоже перестанет биться.

Прохожу в зал, по пути сбрасывая одежду. С ногами забираюсь на диван и бесцельно смотрю в окно. Я теряю счет времени и не знаю, сколько сижу в одном положении. Кажется, весь мой организм замер в ожидании принятого решения. Но разве у меня есть варианты?!

Я хочу стереть себе память, забыть, не слышать жесточайшего приговора в жизни. Но она услужливо подкидывает воспоминания из недолгой, но такой счастливой беременности. Сердце отчаянно ноет, трепыхается, как пришпиленная бабочка, глаза щиплет, но в них уже нет слез. Наверно, весь лимит, выданный мне на всю жизнь, я выплакала за сегодняшний день.

Я перевожу взгляд на кресло, на которое накануне положила отглаженный милый костюмчик моего самого главного мужчины в жизни. Осторожно беру его в руки, чтобы не помять, кладу на колени, медленно водя пальцем по ткани, представляя, как он будет смотреться на новорожденном.

Но именно сейчас я понимаю, что не смогу одеть его на выписку сыну. Потому что выписывать нас будут отдельно. У меня не будет фотографа, который будет стараться запечатлеть каждый миг торжественного события. Не будет первого крика, и некого будет прикладывать к груди.

Потому что на небесах решили отобрать у меня мальчика, даже не дав ему увидеть этот мир.

Осознание трагедии вспыхивает в мозгу так четко, что острой болью, ядом распространяется по венам. Меня ломает, выкручивает изнутри, я заживо сгораю, но ничего не могу поделать с этим.

Сползаю на пол, корчась от боли, от страха за будущее, а из горла вырывается отчаянный крик, перерастающий в беспомощный вой.

И лишь трепыхание внутри меня заставляет остановиться и замереть на месте. Не пиночки, а именно ласковые поглаживания.

– Мой мальчик, – шепчу в пустоту пересохшими губами, – мой защитник, мой Львеночек. Ты еще не родился, а уже заботишься о маме, успокаиваешь. Показываешь, как сильно любишь. Мое сокровище…

И решение в этой кошмарной ситуации приходит само собой.

До предварительной даты родов у меня примерно восемь недель. И за это время я должна найти способ, как спасти сына. Как с мясом вырвать его не только у смерти, но и у самого Господа Бога. Все, что я могу сделать в этой ситуации, как мать, то же, что и делает Арслан в утробе: заботиться о нем и защищать.

Решительно поднимаюсь с пола и сажусь за рабочий стол. Включаю ноутбук, вбиваю диагноз сына в поисковик и несколько часов, не отрываясь, штудирую интернет.

К утру спасительное решение найдено.

В мире есть единственная клиника, находящаяся в Израиле, которая проводит операции детям с диагнозом, как у моего мальчика, сразу же после их рождения в первые минуты жизни. Успешные случаи есть, так же как и летальные, но я не хочу даже думать о них.

Шанс есть! И Арслан будет жить!

Но на пути к жизни и счастью моего сына встают, как обычно, связи и деньги. Поэтому, едва я дожидаюсь наступления утра, набираю Роберту. Понятия не имею, как он отреагирует на новость о том, что скоро станет дядей, но меня это сейчас мало волнует. Пусть попробует пережить этот шок самостоятельно.

Но у меня не находится возможности сообщить брату эту радостную новость: его телефон недоступен. Не тратя зря времени, набираю маме.

Но и с ней не могу поделиться новостями и переживаниями: папа снова в больнице.

– Почему вы ничего не сказали мне, мам?!

– Не хотели зря тебя беспокоить, дочка, – извиняющимся и оправдывающимся тоном произносит мама. – Папа вчера почувствовал себя неважно, я тут же, как ты и советовала, набрала Геннадию Николаевичу. Он предложил поместить отца в клинику для профилактики. Я представляю, что Саша в санатории, и уже не так тоскливо на душе.

– Берегите себя, мам, пожалуйста, – сдавленным тоном произношу, глотая слезы. – Я люблю вас.

– И мы тебя очень любим, дочка. У тебя голос какой-то грустный и уставший. Все в порядке? Мы же беспокоимся, Эммочка, а ты не спешишь делиться…

– Все хорошо, мам. Даже не думайте волноваться! Просто заказ очень интересный и сложный попался, до ночи сидела. Устала немного.

– Ты приезжай, нам тебя очень не хватает, – и в голосе мамы столько грусти и тоски, что мне становится стыдно.

– Приеду, мам. Обязательно приеду. Вот только проблемы и дела все решу и сразу к вам. Папе привет передавай.

Положив трубку, я думаю буквально несколько секунд, а потом торопливо поднимаюсь с места и иду одеваться. В этом мире остался единственный человек, в чьих силах помочь моему сыну.

Нашему сыну.

Тимур Кадыров.

Одеваясь, параллельно вызываю такси и еду прямиком в офис, молясь, чтобы он был там, а не в очередной командировке.

– Добрый день, вы к кому? – тут же подпрыгивает на месте бойкая девушка, очевидно, личная помощница. Она окидывает меня заинтересованным взглядом и пытается кинуться мне наперерез, не пропуская в святая святых.

– Мне назначено, – и со всей силы дергаю дверь на себя, неуверенно замирая на пороге.

Потому что темные дьявольские глаза впиваются в меня с обеспокоенностью и тревогой.

– Тимур Назарович, я понятия не имею, кто это, я сейчас вызову охрану…– звучит где-то на периферии сознания.

А я смотрю, как завороженная, не в силах отвести взгляд.

Тимур все такой же мужественный и красивый. Самый желанный и любимый.

Да, любимый. Теперь отчего-то мне не страшно в этом признаться самой себе. Я пыталась все эти месяцы давить и игнорировать свои чувства. Но встретив этого мужчину в очередной раз, не в силах этого отрицать.

– Дверь с той стороны закрой, – коротко отдает приказ, поднимаясь с места и делая шаг навстречу. – Ей назначено.

Громкий щелчок замка заставляет меня прийти в себя. Шаг навстречу, не сводя взгляда с любимого. Еще один, и я оказываюсь в крепких и таких нужных объятиях.

Уютных и сильных. В тех, в которых я чувствую себя в безопасности. В тех, которых я могу себе позволить быть слабой, и никто меня за это не осудит и не упрекнет.

Первая слеза скатывается по щеке и падает на рубашку Тимура. Он двумя пальцами поднимает мой подбородок, заставляя смотреть ему в глаза.

– Эмма, что случилось, девочка? – хрипло, сильнее стискивая меня в объятиях.– Скажи. Знаешь же, что твои слезы душу в клочья рвут…

Я отпускаю внутренние вожжи, в которых держала себя все это время, и даю волю чувствам. С силой, до хруста ткани,