тряпкой в руках. — На вот, мажор…

— Что за фигня?

— Чей бренд не знаю, — ехидно изрекает Столетов, выпячивая грудь. — Но майка точно такая же, как и у меня. Носи на здоровье.

— Хрен с тобой, — вздыхаю я устало. Наскоро стащив футболку, откидываю ее на заднее сиденье и, напялив Столетовское добро, примирительно провожу рукой по плечу. — А трикотаж тонкий, мягкий.

— Вот и прикупи себе таких упаковку, — беззлобно бурчит Богдан. — А всю свою брендячую фигню запри в шкаф до лучших времен.

Вот не понимает товарищ! В бренде весь смысл в актуальности. Припереться куда-нибудь к уважаемым людям в майке пятилетней давности — непростительный моветон. Бренды — они же о другом.

Ты можешь. Я могу. Мы люди одного круга.

Вот только объяснять это Богдану я не собираюсь. Все равно не поймет.

— А где продают? — спрашиваю я чуть насмешливо.

Но идея годная. Дорогие тряпки в народ носить нежелательно. Мало ли что потом накидают вражины.

— Да на рынке нашем. Сходи купи.

— Обязательно! — роняю я ощерившись.

И повернув к Ольховке, именуемой в народе Говнобайкой, издалека замечаю яркое марево, поднимающееся над спящем городом.

— Твою ж мать! — рычу я, вцепившись за руль. — Тут явно поджог.

— Да, судя по пламени, со всех сторон полыхает.

— Только бы без жертв обошлось, — вздыхаю я, поднимая глаза к небу.

Резко паркуюсь неподалеку от оцепления. И даже не знаю, имею ли я право переступать черту. Там работают спасатели и полицейские. А мне потом и так все доложат. Не хочу путаться у людей под ногами.

Я бы лично послал такого шустрого функционера. Поэтому не суюсь.

— Слышь, Солнцев, пропусти, — раздается сзади голос Богдана. Видимо, встретил кого-то из знакомых. И теперь с радостью пользуется случаем показать свою значимость.

Лента демонстративно приподнимается.

— Проходите, Тимофей Сергеевич, — очень уважительно предлагает паренек в форме МЧС. Белобрысый такой. В веснушках.

И фамилия подходит. Солнцев. Радостная такая.

— Нет-нет, не хочу мешать, — мотаю я головой и решительно направляюсь к минивену с номерами УВД. Наверняка там у нас оперативный штаб.

— Тимофей Сергеевич! — несется отовсюду. Как стон, как крик о помощи.

Остановившись, осматриваю погорельцев. Видать, выскочили в чем были. И так беднота, а тут всего лишились.

— Всем поможем, не переживайте. Никто без крыши над головой не останется, — заявляю я решительно. Всматриваюсь в перепуганные лица людей.

Я бы лично оторвал башку той твари, что подожгла Говнобайку.

И войдя в салон оперативного штаба, отрывисто роняю с порога:

— Мы имеем дело с поджогом?

— Нет, — бурчит грузный полкан, начальник нашего МВД. — Нашли уже клиента. Так сказать, нулевой пациент. Заснул, видимо, с сигаретой в зубах. А дома тут хлипкие, деревянные. Вот и занялось как порох.

— То есть жертвы есть? — уточняю я, пытаясь понять размах бедствия.

— Двое, — криво усмехается полкан. — Наверняка надрались самогонки, натрахались, решили покурить и уснули… От них и пошло. Некто Румянцева Елена Николаевна и Миленкин Константин… как его там.

И если о сожительнице Кости Миленкина я ничего до сих пор не знал, то с ним самим видеться приходилось. И Лера моя его прекрасно знала. Невелика потеря, конечно!

Но в любом случае жаль. Особенно когда знал человека лично.

— Нужно пострадавших переселить в общежития, — поворачиваюсь я к вбежавшему следом заместителю.

— Так тут сплошной самозастрой, Тимофей Сергеевич. Ни у кого права собственности нет.

— А мы по праву собственности расцениваем человеческие жизни? Там полсотни людей без крыши над головой. Им даже переночевать негде, — смеряю я холодным взглядом своего зама и добавляю решительно: — Данные из БТИ мне. Быстро.

И примерно через час листания пожелтевших гроссбухов понимаю, что на Ольховке нет ни одного собственника. Да и прописка здесь не предусмотрена.

И что теперь делать, блин? Куда народ девать?

— Общага комбината у нас, кажется, пустует, — поворачиваюсь я к заму, имитирующему бурную деятельность.

— Заполнено на сорок процентов, — бодро рапортует он.

— Значит, людей поселим туда, а потом разберемся…

— Но руководство комбината…

— Поставим перед фактом, — заявляю я резко. — Вызывайте автобусы. Увозите людей. Им тут точно делать нечего.

А когда сам выхожу на воздух, с ужасом смотрю на обгорелые остовы домов, на дымящиеся балки и разбитые стекла, валяющиеся повсюду.

Озираюсь по сторонам, пытаясь разглядеть среди МЧС-ников белую майку Столетова.

— Куда ты делася, придурок? — звоню я, не видя друга в ближайшем окружении. Но трубка безрезультатно бьется в ухо длинными тревожными гудками.

— Эй, — окликаю я веснушчатого спасателя. — Ты Богдана не видел?

— Так он к операм пошел сразу. Больше и не видал, — пожимает он плечами, спеша прочь.

— Ребят, а вы? — обращаюсь я к идущим навстречу операм.

— Да, он подходил к нам, — пожимают плечами ребята. — Крутился рядом. А потом исчез.

— Странно, — замечаю я. И вижу, как настораживаются полицейские.

— А правда, пацаны, где Стольник? — переглядываются опера. — Твою мать, опять куда-то полез… Сейчас мы его найдем, Тимофей Сергеевич…

— Я с вами, — решаю я молниеносно. Где-то под ложечкой давит тревога.

Глава 28

Тимофей

— Богдан! — ору я, сминая башмаками осколки. Бегу мимо обгоревших домов. Где-то люди, плача, вызволяют сохранившиеся пожитки, а где-то уже и спасать нечего. Зловеще в кромешной тьме тлеют красными глотками обгоревшие бревна. Кругом валяются покореженные деревянные двери с облупившейся краской. Разбитая посуда, какие-то тряпки.

Трудно представить, что чувствует человек, наблюдая, как в адском пламени сгорает его единственное пристанище вместе с документами и деньгами. Хотя какие тут деньги…

— Стольник, твою мать! — слышится слева крик оперов.

— Осторожно, Тимофей Сергеевич, — беспокоится сзади неугомонный Солнцев. — Найдем мы Столетова в два счета.

Рыкаю что-то нечленораздельное. Объяснять на бегу что такое дружба? Да ну на фиг!

Пригибаюсь, проскакивая в низкий дверной проем и останавливаюсь в нерешительности.

Сзади в спину врезается Солнцев. И тут же связывается с другими операми.

— Мы нашли его!

А я, как во сне, смотрю на раскинувшегося звездой Богдана, лежащего посреди полуразрушенной и слегка обгоревшей кухни. Белое пятно майки в темноте режет глаз. А расслабленные конечности говорят о полной отключке.

— Дан, твою