больше. Она не писала о своих чувствах, но заглавная «А» его имени уже превратилась в маленькое произведение искусства: начиналась сложно закрученной петлей и заканчивалась долгим мечтательным росчерком.

Выслушав на пляже его исповедь, она в письме, отправленном спустя час после его отъезда, попросила его больше к этой теме не возвращаться. Память Филиппа, ее мужа и его друга, стояла между ними. И переступить через нее значило бы предать покойного. О присутствии в жизни Андрея законной супруги и маленькой дочери Фаина даже не вспомнила.

Несмотря на полученный отказ, уже в июне Андрей стоял в дверях ее квартиры с чемоданом, полным подарков. Вернуться к декабрьскому разговору он не пытался, но нетерпеливое ожидание всю неделю сквозило в Фаининых записях. Перед тем как сесть в поезд, он все же шепнул ей на ухо: «Люблю…» – и, не дожидаясь ответа, исчез в вагоне.

Через неделю Фаина получила первый почтовый перевод на сумму, с избытком покрывавшую их месячные расходы. Строптивую мысль вернуть полученные деньги отбросила довольно скоро – за квартиру нужно было платить, и зимней одежды у Шуры не было. Приняла. И через месяц приняла снова. А через два – ждала денег от Андрея с нетерпением.

Теперь красочные истории Шуриного детства, милые мальчишеские шалости, забавные оговорки, достижения и сны сына смешались с многостраничными Фаиниными размышлениями о верности и ответственности. Иногда она писала искренние, полные любви ответы на письма Андрея – полная противоположность тем сухим, коротким, нарочито вежливым отпискам, какие она отправляла своему адресату в Ленинград.

Коновалов связал стопку прочитанных им тетрадей лентой и аккуратно поставил ее обратно, в шкаф. Достал следующую. Неприятный холодок пробежал по его спине, когда он увидел обложку нижнего гроссбуха с жирными, химическим карандашом выведенными цифрами:

1960

Андрей приехал тридцатого декабря. Без предупреждения. Нарядился в Деда Мороза, бороду ватную нацепил. Мы с Шурой ужинали, когда он позвонил в дверь. Я от неожиданности не узнала его, думала, ребята из Дома культуры решили Шуре подарок сделать. А Шура, кажется, сразу узнал.

И вот Дед Мороз достает из мешка серую коробку с немецкими буквами и деланным басом говорит: «Смотри, Санька, сделал его Филипп Нидермайер. А ты у нас Александр Филиппыч. Может, этот катер твой папка для тебя сделал?» А Шура посмотрел на него удивленно и говорит: «Так ведь ты – мой папка!» И бороду с него стянул.

В ту ночь Андрей остался ночевать в моей комнате, а рано утром уехал домой.

Я целую неделю не могла об этом писать. Стыдно было. Как будто я предала Ф. Но Андрей говорит, чтобы я любила Филиппа и дальше. Что это нисколечко нашим чувствам не мешает. Он тоже Ф. любит. Но живое – живым.

Живое – живым… Стараюсь принять эту мысль и простить себя.

Милый мой Филипп, а ты меня прощаешь?

Пришло письмо от Андрея. Он пишет, что любит меня. А еще – что принял решение. Говорит, что с женой все уладит, оставит ей квартиру на Литейном, а сам переведется сюда – хоть матросом на рыболовное, лишь бы рядом с нами быть. Шура его любит очень и ждет. И я, кажется, тоже…

Андрей-Андрей-Андрей-Андрей.

Ни о чем больше не могу думать. Только дни считаю до его приезда. Тридцать четыре, если учесть, что сегодняшний почти прошел.

Шура каждый день спрашивает, когда папа вернется, и всюду таскает с собой свой чудесный «каяль».

Никогда не видела Шуру таким счастливым. Андрей научил его плавать по-собачьи. Удивительно, что трехлетний мальчишка так шустро плавает! Целый день задавал мне один и тот же вопрос. «Мама, а я правда как дельфин плаваю?»

Они с Андреем несколько часов кряду запускали катер. Катер плыл, и Шура плыл за ним. В конце концов даже мне эта забава наскучила, а Шуре – нет.

Андрей снял нас на пляже на свою «Лейку». Интересно будет посмотреть, что получится.

Весь день я смотрела на своих мужчин и в конце концов решила, что мы все делаем правильно.

Сегодня случилось страшное. Катя согласилась присмотреть за Шурой, и мы с Андреем поехали вдвоем на наш пляж. Мне его еще Филипп показал в наше первое лето – там два утеса, белый песок и всегда – ни души. Он довольно далеко от города, так что добрались уже за полдень. Погода стояла отличная – на небе ни облачка, ветерок легкий. Оставили машину на дороге, спустились… Сперва было тихо, как вдруг начался конец света. Волны по шесть баллов, ветер, тучи. Смерч – не поймешь, откуда взялся. Андрей в этот момент далеко от берега уплыл. Я сразу поняла – море хочет забрать свое.

Ведь это я ему посулила то, чего не знала дома! Ведь это взамен Андрея оно мне тело моего мужа вернуло! И теперь я сама его к морю привела!

Я видела, как Андрей тонет, как его уносит все дальше от берега, а сама не могла даже войти в воду. Я кричала что-то, просила не отнимать у меня и его. Море только смеялось. «Ты обещала, подруга! Помнишь?» – отвечало оно и отшвыривало меня, как мусор. Но я была сильной. Я отобрала его у моря, вытащила, откачала.

Отступив несколько строчек, не чернилами, а химическим карандашом, после каждого написанного слога обретавшим яркость, Фаина дописала рубленым, не своим почерком:

Лучше бы я дала ему утонуть…

С той стороны листа проступали тревожные химические символы. Коновалов дрожащими руками перелистнул тетрадь.

Шура

1 июля 1960

В этих двух строчках он увидел все, что случилось в тот день.

Вот Фаина провожает Андрея на поезд. Полные светлой надежды на счастливое будущее, они взахлеб целуются на перроне под неодобрительные взгляды сограждан. После странного шторма они договорились о переезде в Москву. Им обоим кажется, что так правильно, так безопасно.

Вот на шумном городском пляже Катя болтает со старой знакомой, подругой ее матери из родного колхоза. Та пересказывает последние известия: председателя бросила жена, у Машки-библиотекарши умерла бабушка, Лёха («рядом с Игнатьевыми жил, рыжий такой, не помнишь, что ли?») в Москву поступил на агронома. Катя хлопает белесыми ресницами и многозначительно кивает каждой новости. К знакомой подбегает конопатый малец лет восьми («это внучок мой, старшей дочки сын») и канючит идти в море. Катя растерянно озирается в поисках своего подопечного: «Вы не видели мальчика? Вот только что здесь сидел, с катером играл… Шура! Шура!»

Вот катер с синим номером «140» на борту, с гордо