— Не улыбайся. Расслабь лицо. Представь, что фотографируешься на паспорт.

Нетерпеливо вздохнув, я выполнил просьбу,

— Ну да… У тебя уже почти разгладился треугольник печали. И губы ты больше так не сжимаешь. Этому парню, похоже, было что скрывать…

— Может с какой-то секреткой работал. И был не выездным. Я бы тоже в этом климате загрустил без отпусков.

Следом за мной Шутник тоже глянул на сгущающиеся за окном тучи:

— Кстати, туман уже совсем рассеялся. — Он взялся за шкаф и отодвинул его на достаточное расстояние. — Глянь, что там внизу.

— Ты уверен, что это зрелище меня не сильно расстроит? — Протиснувшись обратно в коридор я подошёл к окну

— Да перестань. — Напарник шагнул к окну следом. — Видел уже такое?

— А-а-а… Да. Видел. Причём даже изнутри.

Судя по ответному взгляду Шутника, про этот эпизод из моей недолгой новой жизни дочь ему не рассказывала слишком подробно:

— Это там, где ты масляный резервуар поджёг?

— Ага. Только там всё было как-то компактнее… Теснее…

— Вот и в Москве в метро что-то подобное выросло…

Пустырь, образованный речной долиной Смоленки через дорогу от здания НИИ был покрыт почти ровным слоем кое-как одетых бледных человеческих тел. Как и во внутренностях контейнеровоза, они были соединены между собой разветвлённой системой толстых жёлто-серых сосудов, пульсация которых была заметна даже с пятого этажа. Исчезая под тёмной поверхностью воды, подрагивающие связки заходили жертвам паразита через рот и выходили сзади. И сейчас, по мере того, как тучи всё чаще закрывали слабеющее светило, эти нити медленно стягивались обратно к воде, уплотняя ряды нанизанных на них тел.

— Слушай, профессор… — Я присмотрелся к этой колонии и заметил, что кое-где между отростками, кажется проскальзывают бронзовые спинки миног. — А на этот счёт у тебя есть идеи?

— На какой?

— Как эти твари так быстро скучковались вообще? Насколько понял, нахимовцы впервые столкнулись с крабами где-то в середине весны. Когда более-менее потеплело. То есть прошло меньше полугода.

— Паразиту нелегко отрастить обратно собственную пищеварительную систему, утерянную за миллионы лет эволюции. И он по-прежнему использует чужие. Но при достаточном количестве пищи они часто могут расти почти бесконечно. Пока позволяет среда и пища. То есть, носительи то, что он сам ест. А саккулина, как понимаю, гораздо менее разборчива в еде, чем обычные жоры.

— Но это же изначально какой-то мелкий недоразвитый рачок…

— Скорее всего, это множество мелких организмов вместе. И я имею в виду не только этих бедолаг. — Кивнув за окно, Шутник, вероятно, имел в виду то, что осталось от людей. — Многие организмы так или иначе кучкуются в кризисные периоды. Так легче выжить.

— По людям не скажешь…

— Ну… Как ты видел, эти тоже уже между собой конкурируют. И в Москве есть разные штаммы, и в Саратове… Уверен, неожоры тоже где-то здесь свили себе гнездо. Судя по всему — в южной части острова. Там где порт.

— «Неожоры»?

— Те, кто стал жертвой заразы уже в этом году.

Через окна кабинетов, которые выходили на южную сторону, была видна плотная городская застройка и остатки тумана между домами. Но дальше, в дымке у горизонта, явно высились характерные портовые краны — такие же, как в Бронке.

— Наверное, там тоже какие-нибудь радиомаяки до сих пор работают.

— Надеюсь, проверять не придётся. — Пожал плечами напарник.

— И всё равно не понимаю. Как можно так вымахать? Эти вот серые трубки — точно состоят не из нескольких рачков, которые дружно взялись за клешни в трудные времена.

— Судя по тем данным, что мы получили из Саратова, возбудитель фагопатии эволюционирует быстрее всех живых существ на планете. Как и все остальные вирусы-фагоциты, в принципе… Но они и погибают точно также быстро — миллиардами в секунду. А то, что откопали в полярном озере — своего рода рекордсмен по выживанию. Бороться за жизнь эта недомолекула и её простейший носитель учились миллионы лет под километрами льда. И вот теперь попал в наш уютный мирок, полный веществ, ещё не вошедших в цикл его реакций…

— А почему мы с тобой тогда ещё не выросли размером с этот дом?

— Про мегажор слышал?

— Профессор, я честно учил. Просто забыл…

Шутник по-прежнему стоически игнорировал мои остроты:

— Некоторые растут… А вот мы… — Он ненадолго задумался, глянув на мою руку. — В нас живут два конкурирующих штамма. В шатком равновесии, нарушение которого мы с тобой уже сегодня почувствовали.

— Тогда может быть эта штука ломает в баланс в пользу того штамма, который удерживает нас от жорского состояния? — Я постучал по манжете, на которую Шутник и смотрел. Именно там я хранил найденную под памятником ампулу. — Если от влияния заражённых мы сами превращаемся в таких же тупиц, то…

— То для тебя эта дрянь, вероятно, работает как обратный триггер. Который и превратит простака Рика обратно в хитрого Брокера. — Напарник наконец-то озвучил тот вывод, к которому пришёл перед нашей недолго перепалкой.

— Интересно, в кого она превратит тебя…

Шутник не ответил. И когда он снова внимательно пригляделся к моему лицу, я постарался улыбнуться в ответ как можно более легко и приветливо:

— С вами всё ещё простак Рик!

— Ладно… Пошли дальше, а то ещё дрон упустим. Надо дать сигнал о том, что мы в порядке.

Путешествие до противоположного крыла не показало нам ничего нового. Все этажи самого высокого корпуса НИИ действительно были похожи друг на дружку. И отличались в основном аббревиатурами, обозначавшими названия отделов — кое-где они ещё встречались на дверях и табличках.

Намётанный глаз моего напарника по-прежнему не замечал здесь ловушек — ни в коридоре, на в симметричном лестничном колодце. Хотя ступал он всё-так же осторожно и неторопливо, заглядывая в открытые кабинеты. Однако разорение на верхних этажах наблюдалось точно такое же, как и внизу. Если тут и была когда-то моя тайная база, то внутри здания я никому ходить или устраивать временные лагери не мешал.

От неторопливого темпа подъёма я заскучал. И, выглянув в окно, предоставил своему спутнику шанс ещё немного поумничать:

— А вот эти миноги… Почему они не жрут крабов? И крабы миног тоже, вроде тоже не трогают.

— Наверное симбиоз. Как у анемонов и рыб, которые живут в их зарослях.

— Анемонов? Это,