– На сей раз все будет не так, как ты хочешь! – объявила она. – Этому не бывать, пока я дышу!

– А что для тебя важнее, милая? Твоя победа или мое поражение? – осведомился граф.

Его глубокий баритон с протяжным шотландским выговором звучал по-прежнему спокойно, но все же во всем облике Торна ощущалась угроза. Так бывает перед грозой – вроде бы вокруг тишина, однако в неподвижном воздухе чувствуется приближение бури.

Саманта снова попятилась. И то, что она прочла в глубине ярко-зеленых глаз, заставило ее машинально положить руку на рукоять револьвера…

Он тотчас заметил почти непроизвольное движение ее руки, и уголки его губ дернулись в гримасе.

– Это тебе не понадобится, милая. Я не причиняю вреда женщинам.

– Еще как причиняешь!

– Нет, никогда!

Плечи его напряглись, и это едва заметное движение вновь навело ее на мысль о приближении грозы.

А Торн тем временем, протягивая к ней руки, продолжал:

– Никогда, ни разу за всю свою жизнь. – Теперь он говорил голосом мягким и вкрадчивым, наводившим скорее на мысли о ласках, а не об угрозе. – Да-да, ни разу за всю жизнь я не поднимал руку на женщину! Эти руки не причиняют боли женщинам, только ласкают – и лишь тех, кто этого хочет. Они вызывают стоны и дрожь лишь от наслаждения, и женщины не боятся этих рук, напротив – жаждут их прикосновений. И они не сторонятся моей силы, а молят о ней, бегут не от меня, а ко мне, роняя веера и платки. Сталкиваются со мной во время танца как бы случайно – лишь для того, чтобы ко мне прикоснуться. Заговаривают со мной, используя любые предлоги, машут мне, провожают влюбленными взглядами. Порой выставляют себя на посмешище ради меня. В кабинете у меня целые стопки надушенных записок и неотвеченных приглашений от женщин, которые провели со мной ночь и мечтают повторить этот опыт. Жаждут еще нежных слов, еще ласк, еще прикосновений. Так что не смей видеть во мне чудовище! Чудовищем был мой отец. Чудовищем стал мой брат. Они – лэрды Маккензи из Уэстер-Росса, чьи руки обагрены кровью множества людей, мужчин и женщин. Мои же руки испачканы лишь влагой желаний и грехов – тех самых, которые, быть может, являлись тебе лишь в самых бесстыдных твоих снах!

– И ты действительно в это веришь? – фыркнула Саманта.

Такого ответа Торн определенно не ждал – это ясно было по тому, как он сжал губы.

– Веру в знание превращают доказательства, – сухо ответил он. – Я слыхал, что крики и стоны наслаждения легко имитировать. Но влагу экстаза и пульсацию возбужденной плоти вокруг моей плоти не подделаешь.

От образов, что возникли у нее перед глазами при этих грубо откровенных словах, у Саманты перехватило дыхание. Однако, взяв себя в руки, в праведном негодовании она проговорила:

– И ты действительно считаешь, что не вредишь женщинам, не причиняешь им боли?

В глазах Торна вспыхнули огоньки.

– Я беру их лишь в тех случаях, когда они сами просят об этом.

– А как же неотвеченные письма?! – бросила Саманта ему в лицо. – Или ты не понимаешь, как это больно, когда тот, с кем сблизилась, становится к тебе равнодушен? Не понимаешь, что это оставляет глубокие раны?

– Хватит метафор, милая! О каких «ранах» ты говоришь? Один удар от мужчины моего сложения и силы может нанести хрупкой женщине такую рану, от которой она не оправится никогда! Что рядом с этим – какие-то неотвеченные письма?

– Искалечить душу не менее страшно, чем тело, – возразила Саманта. – И нарушенное обещание может ранить еще сильнее, чем летящий в лицо кулак. Равнодушие и холодность – это тоже жестокость.

– Чего ты от меня хочешь? Чтобы я предлагал руку и сердце каждой женщине, которая заманит меня в постель?

– Вот уж нет! Стать твоей женой – такого я и злейшему врагу не пожелаю! Ни одна женщина не заслуживает того, чтобы провести жизнь в напрасных надеждах и горьком разочаровании.

– Придется тебе признать, милая, что жесток не только я. Язык у тебя – словно отравленная стрела!

– Правда редко бывает приятной, – парировала Саманта. – И я, право, сомневаюсь, что эти толпы несчастных женщин, тщетно молящих о новой встрече, сами заманивали тебя в постель. Ты хищник, Гэвин Сент-Джеймс!

– Для тебя – лорд Торн, – с надменной усмешкой поправил граф.

– Торн – быть может. Но мне ты точно не лорд! Ты ведь отказываешься считать Маккензи своими лэрдами, хотя должен – по традиции и по закону. И я не вижу причин называть тебя лордом, потому что мне ты не господин! Там, откуда я приехала, люди получают всевозможные почетные звания благодаря своим трудам и заслугам. Можешь называть это варварством, но мне такой порядок кажется очень разумным – особенно в тех случаях, когда я вижу «благородного джентльмена», все заслуги которого исчерпываются длинным списком покоренных женщин. Или разбитых сердец.

– Не говори мне о разбитых сердцах! – прорычал Гэвин, делая к ней шаг. – Никогда я не вводил женщин в заблуждение, не убеждал, что они для меня – нечто большее, чем развлечение, способ приятно провести время. Я никому ничего не обещаю. А если женщина что-то себе вообразила, то это ее вина, не моя.

Саманта крепко стиснула зубы, словно от невыносимой боли. И в тот же миг прекрасное лицо графа стало расплываться у нее перед глазами, превращаясь в сплошные ломаные линии и острые углы.

– Ты, Торн, чудовище! Еще страшнее и опаснее своих родителей! Ведь всего опаснее тот негодяй, который считает себя хорошим человеком!

Гэвин с насмешливой улыбкой протянул к девушке руки.

– Тогда поведай, о святая Элисон, что мне сделать, чтобы заслужить твое снисхождение? Найдется ли в твоем сердце милосердие к жалкому грешнику вроде меня?

– Я не святая… – пробормотала Саманта, внезапно вспомнив о своих тяжких грехах. – Я поддалась искушению и заодно с чудовищами творила зло. Обманывала ни в чем не повинных людей. Видела, как мужчины, красивые и сильные, вроде тебя, творили зло… и находила им оправдание. И так продолжалось, пока они не пересекли черту, к которой обещали никогда даже не приближаться. Думаешь, ты первый блудный сын или младший брат, который считает, что он свободен от семейных грехов? Не выйдет! Рано или поздно прошлое тебя настигнет. Такие, как ты, всегда переступают черту.

Взгляд, которым смерила его девушка, подсказал Гэвину: она видела его насквозь. Да, она знала, что за тщательно выстроенным прекрасным фасадом, по-прежнему кипела неутолимая ненависть.

– Ты, Торн, можешь сколько угодно убеждать себя в том, что твои руки чисты, но мы с тобой оба знаем, что это не так. Твои руки запятнаны множеством грехов, морями слез и, возможно, даже и кровью, которую ты не желаешь видеть. Можешь делать вид, что ничего этого нет, но я-то вижу. Я знаю, кто ты!

– Если так, то какого черта ты со мной целовалась?! – прорычал Гэвин.

Саманта пожала плечами, стараясь скрыть судорожный вздох, вырвавшийся из ее груди.