«Я не стала любить свою дочь меньше из-за всего произошедшего, – сказала она в тот вечер. – Но я скучаю по маме. Я скучаю по своей сестре. Там могила моего папы, и я просто надеюсь, что кто-то кладет на нее цветы. Я скучаю по своей собаке. Я скучаю по своим ученикам. Я чувствую себя очень виноватой, потому что все еще зациклена на всем том, что мы оставили позади. Я должна просто отпустить все это. Но меня так злит, что эти люди отняли у нас нашу жизнь». Потом Энн снова улыбнулась, как будто ничего не могла с собой поделать. «Нельзя все время горевать, когда у тебя есть дети. Вы видите, как далеко они зашли, и они у тебя в самом сердце. Момент, когда они выбегают из автобуса – один из лучших для меня. Другой – когда они просыпаются утром и запрыгивают ко мне в кровать. Сожалею ли я? Нет. Я скучаю по тому, что было в прежней жизни. Но, если бы я знала, что все так произойдет, я бы все равно удочерила Келли. Мне повезло. Потому что, честно говоря, если бы Келли не вошла в мою жизнь, я бы никогда не попала в этот большой, более красивый мир, где я встретила тебя и так много других замечательных людей. Я еще 20 лет была бы замужем за мужчиной. Я имею в виду, если взглянуть на это с другой стороны, Келли принесла больше благословения в мою жизнь, чем я могла бы вернуть ей».

В 1990 году Джудит Батлер опубликовала книгу «Гендерное беспокойство», которая пошатнула идею гендерного бинаризма. В 1999 году в предисловии к новому изданию она написала: «Можно было бы задаться вопросом, какая польза в конечном итоге заключается в „открытии возможностей“, но никто из тех, кто понимает жизнь в социальном мире как столкновение с „невозможностью“, неразборчивостью, нереализуемостью, нереальностью и незаконностью, вряд ли поставит этот вопрос»[1587]. Через два десятилетия после публикации книги возможности открываются шире, чем надеялась Батлер. Когда моя подруга, профессор одного из университетов Среднего Запада, была беременна моей крестницей, одна из ее студенток вызвалась назвать своего первого ребенка Эйвери, объяснив: «Я просто подумала, что Эйвери – это хорошее, незамысловатое имя, которое мой ребенок мог бы сохранить, если бы он оказался другого пола, чем тот, в котором родился». Норман Спак описал подобные рассуждения, назвав их «„новой эрой“, когда ни одна вариация человека не остается забытой». Легкомысленность в отношении пола гораздо более распространена, чем раньше. «В какой-то степени трансгендерность стала причудой», – сказал Мейер-Бахльбург. Это наблюдение соответствовало моему опыту. Я встречал людей в кампусах колледжей, которые определяли себя как квир, чтобы выразить революционные чувства или передать свою индивидуальность; они были гендерно флюидными без дисфории. Это явление может быть культурно значимым, но оно имеет мало общего с людьми, которые чувствуют, что они не могут иметь подлинного «Я» в своем биологическом поле.

Мишель Анджелло рассказала, что один из ее десятилетних клиентов говорит: «Я знаю, что я мальчик, но я не хочу игрушки для мальчиков. Мне не нужна мальчишеская одежда, кроме как для того, чтобы ходить в школу». Большинство его друзей – девочки. «А как ты себя представляешь во взрослом возрасте?» – спросила его Анджелло. Он ответил: «Я, наверно, буду папой, который иногда любит быть девочкой, а иногда любит быть мальчиком». Анджелло объясняет: «Это очень отличается от случая, когда девятилетний ребенок мужского пола приходит и говорит: „Я хочу быть мамой, когда вырасту“». Такие дети воображают себя кем угодно вне всяких условностей. Воображение когда-то было бы поставлено под сомнение; теперь все пересматривается.

Принадлежность к чему-то – это одна из вещей, которая делает окружающее бытие понятным и сносным, и может быть очень трудно жить в бинарном мире и делать выбор, отличный от предлагаемого системой. Терапевт, который работает с детьми с различными проблемами, сказал мне, что гораздо труднее быть амбидекстром, чем левшой. Непереносимость отнесения себя к какой-либо группе иногда может быть позой, членством в меньшем клубе внутри антиклуба, но часто она оборачивается неспособностью принятия себя, обусловленной не тем, что гендерная неопределенность – это так здорово, а тем, что человеку не подходят ни бинарность, ни гендерный спектр. Такие переживания выражают широкое видение, лежащее вне системы.

Когда я познакомился с Бриджит Маккорт в 2009 году, ее сыну Мэтту было семь с половиной лет, и он одевался, как девочка, уже три года[1588]. У него были длинные красивые светлые волосы и явно мальчишеские манеры. Когда Бриджит впервые согласилась купить ему несколько платьев в «Гудвилле», она думала, что они будут просто для переодевания, но Мэтт имел в виду не это. Через несколько недель пришло время выбирать осеннюю одежду. «Я позволила ему решить, какую одежду он хочет, – сказала Бриджит. – Он пошел в отдел для девочек и снова выбирал женскую одежду. Я просто решила тогда: „Мы будем принимать это день за днем“. Он довольно ясно говорит, что он мальчик. Ему комфортно в его теле, но он любит девчачьи вещи. Его раздражает маркировка вещей. Я сказала ему: „Мэтт, если бы мне сказали, что я не могу больше носить брюки, это было бы ограничение для меня. Так что я могу понять твои чувства в отношении платьев“».

Тот, кто не соответствует стереотипам своего гендера, но тем не менее отождествляет себя с ним, не имеет четкого пути. Когда я встретил Мэтта, он был похож на длинноволосого мальчика в платье. Взрослые транслюди, которые, похоже, не смогли вжиться в свой пол, выглядят печальными; всякий раз, когда я видел какого-нибудь мужчину средних лет в платье, я чувствовал боль. У ребенка этот эффект был ошеломляющим, как будто он только что вообразил себя живым. «Долгое время для него было важно, чтобы люди знали, что он мальчик, – рассказывала Бриджит. – В парке он подводил ко мне другого ребенка и говорил: „Мама, скажи им“. Теперь он понимает, что проще позволить какому-то случайному человеку обращаться к нему, как к девочке». Я поинтересовался, не боится ли Бриджит за его физическую безопасность. «Я больше беспокоюсь о том, что он потеряет уверенность в себе, – сказала она. – Мне было бы больно видеть, как он замыкается в себе».

Существует постоянное напряжение между подстройкой трансребенка к нормам мира и подстройкой мира к нормам трансребенка. Когда Николь Осман повела свою дочь Аннеке на встречу с Санта-Клаусом в местном торговом центре, она боялась, что Санта либо посмотрит на Аннеке и назовет ее мальчиком, что может вызвать проблемы, либо узнает ее имя и пообещает ей девичьи игрушки, что будет еще хуже[1589]. Она попыталась объяснить возможную проблему Аннеке, но Аннеке сказала: «Санта знает, кто я, и Санта знает, что мне нравится». Николь видела, как рушится их Рождество. Затем она заметила эльфа, который развлекал толпу, пока они ждали. Она отвела его в сторону и попросила передать сообщение «наверх»: Аннеке – девочка, но она хочет мальчишеские игрушки. «Кому-нибудь еще из тех, с кем вы беседовали, приходилось подкупать эльфа?» – Николь грустно усмехнулась.