преподаванию… Кроме того, в [45-м и] 46-м было неочевидно, что в мирное время потребуются крупные работы над атомным оружием»[3059].

Теллер был с этим решительно не согласен. «Он высказывал ужасно мрачные прогнозы в области отношений с Россией, – вспоминает Бете разговор, произошедший между двумя теоретиками зимой того года. – Он придерживался ужасно антикоммунистических, антирусских взглядов. Я уже знал, что он был антикоммунистом во время коммунистического переворота в Венгрии, когда ему было лет одиннадцать, но теперь это проявлялось гораздо сильнее. Теллер говорил, что нам нужно продолжать исследования ядерного оружия… что наше стремление уехать – серьезная ошибка. Война не кончена, и Россия не менее опасна, чем была раньше Германия. Я никак не мог с этим согласиться. Мне казалось, что важнее вернуться домой и возобновить работу университетов, снова начать учить молодых физиков»[3060].

Бете возвращался в Корнелл. Оппенгеймер получал предложения со всех сторон; в конце сентября он отказался от работы в Гарварде, решив, как он писал Джеймсу Брайанту Конанту, «что я хотел бы провести остаток своих дней в Калифорнии»[3061]. Ферми принял преподавательскую должность в Чикагском университете. Теллера пригласили работать вместе с Ферми. Уехать из Лос-Аламоса означало оставить супербомбу другим, но остаться в Лос-Аламосе означало «игру в команде второго состава», как говорил Оппенгеймер, который теперь снова мог позволить себе колкости.

Вместо Оппенгеймера директором стал Норрис Брэдбери, энергичный физик из ВМФ, учившийся в Беркли, который организовывал сборку «Тринити». «В первые месяцы после войны, – вспоминал Брэдбери в 1948 году, – лаборатория находилась на грани исчезновения, иначе и не скажешь»[3062]:

Вот Лос-Аламос в сентябре 1945 года. Старшие гражданские ученые, уставшие жить на военном положении, в военном режиме безопасности, на армейской базе военного времени и в условиях напряженной военной работы, тосковали по своим лабораториям и университетским аудиториям. Гражданские помоложе думали об ученых степенях, которых у них так еще и не было, и об образовании, которое им предстояло продолжить…

Не было даже общего мнения о том, какое будущее ожидает сам Лос-Аламос. Одни считали, что Лос-Аламос должен стать памятником, лабораторией-призраком, а все работы по военному применению атомной энергии следует прекратить. Другая группа смотрела со все возрастающим пессимизмом на ухудшение международных отношений и полагала, что Лос-Аламос должен стать фабрикой по производству атомного оружия. Большинство было согласно, что, по меньшей мере на ближайшее время, Соединенным Штатам нужна была лаборатория, посвященная изучению фундаментальной ядерной физики и химии и возможностей их применения в военных целях[3063].

Брэдбери попросил Теллера остаться в Лос-Аламосе в качестве руководителя теоретического отдела – на той самой должности, которой, по мнению Теллера, он заслуживал с момента основания лаборатории, когда Оппенгеймер отдал ее Бете. Теллер соглашался на эту работу только при условии получения от Брэдбери существенных обязательств. «Я сказал, что мы должны либо приложить большие усилия к созданию водородной бомбы за максимально короткое время, либо разрабатывать новые модели атомной взрывчатки и ускорить развитие в этом направлении по меньшей мере на дюжину испытаний [оружия] в год. Брэдбери сказал, что хотел бы посмотреть на обе эти программы, но не считает ни одну из них реалистичной. Государственной поддержки разработки оружия больше не было. Никого это не интересовало»[3064]. То ли у нового директора была неверная информация, то ли Теллер неверно передает его точку зрения; всего за несколько недель до этого Джимми Бирнс велел Оппенгеймеру продолжать работу «на всех парах». Самой насущной послевоенной проблемой Лос-Аламоса был не недостаток поддержки, а недостаток полномочий. Во время войны Манхэттенский проект был предприятием вооруженных сил. Теперь же для работы требовалось одобрение конгресса и выделенное им финансирование, а их получение было делом небыстрым, так как требовало появления законодательства по атомной энергии, в революционной новой области. «Требование крупномасштабных разработок супербомбы в Лос-Аламосе или двенадцати испытаний атомных бомб каждый год, которое Теллер поставил условием продолжения своей работы в лаборатории, – пишет Бете, – было, мягко говоря, явно нереалистичным»[3065].

Теллер «обратился за советом и поддержкой» к Оппенгеймеру:

Я рассказал ему о своем разговоре с Брэдбери, а затем сказал: «Эта лаборатория была вашей, и ее будущее зависит от вас. Я останусь, если вы пообещаете мне помочь своим влиянием в достижении любой из двух этих целей, если вы поможете мне получить поддержку для работы над водородной бомбой или дальнейшим развитием атомной».

Оппенгеймер быстро ответил: «Я не могу и не хочу этого делать».

Мне стало ясно и очевидно, что Оппенгеймер не хочет как бы то ни было поддерживать дальнейшие разработки оружия. Было не менее очевидно, что возбудить у правительства интерес к любой из этих программ может только человек калибра Оппенгеймера. Я не хотел работать без поддержки и сказал Оппенгеймеру, что поеду в Чикаго. Он улыбнулся: «Вы приняли правильное решение»[3066].

В этот же день Дик Парсонс устраивал вечеринку. Теллер говорит, что Оппенгеймер отыскал его и спросил: «Теперь, когда вы решили вернуться в Чикаго, вам стало легче?» Теллер пожаловался, что легче ему не стало; он считал, что их работа была только самым началом. «Мы проделали здесь великолепную работу, – возразил Оппенгеймер, – и пройдет много лет, пока кто-нибудь сможет хоть как-нибудь улучшить то, что мы сделали»[3067]. Нетактичность этого замечания рассердила Теллера, а его двусмысленность привела в замешательство. Он часто цитировал его после 1945 года, и всегда чтобы продемонстрировать проявляющийся в нем самообман. Оно могло означать, что Советы еще не скоро создадут свою бомбу. Или же оно могло означать, что Теллеру и его сотрудникам не удастся быстро добиться в области термоядерных технологий ничего лучшего, чем то, чего добились в области деления ядра Оппенгеймер и его сотрудники. Теллер интерпретировал эту фразу в обоих смыслах, и оба этих смысла ему не нравились.

Первой его реакцией было обратиться к Ферми. Ферми, по-видимому, уверял его, опираясь на письмо научной коллегии Временного комитета от 17 августа, что решение проблемы ядерного оружия должно быть решением политическим. Оптимизм Теллера относительно ранних перспектив развития термоядерных технологий Ферми также считал чрезмерным. Мало того что само получение термоядерного горения было сложной задачей; для создания атомной бомбы, достаточно эффективной, чтобы использовать ее в качестве запала термоядерной реакции, ее еще нужно было лучше понять и значительно усовершенствовать. Но они были близкими друзьями, и Ферми посоветовал Теллеру изложить свое несогласие в письме; он будет рад передать такое письмо военному министру для приобщения к материалам Временного комитета[3068].