class="p1">Годом раньше, в разгар войны, Джеймс Брайант Конант приезжал в Лос-Аламос и разговаривал с Теллером о супербомбе. Тогда, как Конант доложил Вэнивару Бушу, Теллер предсказывал, что до создания супербомбы «вероятно, пройдет по меньшей мере столько же времени, сколько оставалось до создания атомной, когда… я впервые услышал об этом предприятии». Эта оценка – от четырех до пяти лет – уже была оптимистичной по сравнению с оценкой Ферми. Теперь, в октябре 1945 года, Теллер взял ее в качестве верхнего предела. Кроме того, он впервые официально выдвинул многие из тех доводов в пользу дальнейшего развития технических средств безопасности, которые он развивал в следующие годы.

«Когда, – спрашивал он в соответствии с выбранным форматом вопросов и ответов, – можно будет провести испытания первой супербомбы?» В ответ он приводил две цифры, вторая из которых дает один из первых примеров того, что впоследствии стали называть раздуванием угроз:

Я полагаю, что осторожной оценкой на данный момент можно считать пятилетний срок. Эта оценка предполагает, что разработка будет продолжена достаточно энергично. Однако эта работа может оказаться гораздо менее трудной, чем ожидается, и занять два года или меньше. При рассмотрении будущих опасностей важно не упускать эту возможность из виду.

Как скоро сможет создать супербомбу какая-нибудь другая страна? Быстрее, чем Соединенные Штаты, по-видимому, думал Теллер, несмотря на подавляющее техническое и промышленное превосходство своей новой родины: «Время, необходимое для этого… может не намного превышать время, необходимое им для создания атомной бомбы».

Как быть с этическими возражениями? В условиях стремительного развития технологий они теряют смысл:

В среде моих коллег-ученых существуют некоторые сомнения относительно желательности такого развития в связи с тем, что оно может сделать международные проблемы еще более сложными, чем они есть сейчас. По моему мнению, это заблуждение. Если развитие возможно, предотвратить его не в наших силах.

Теллер считал, что мероприятия гражданской обороны, например рассредоточение городов, могут стать действенным средством защиты от атомных бомб, но «в гораздо меньшей степени от супербомб». Он не мог пока что предложить подробных планов мирного применения термоядерной взрывчатки. «Однако я уверен, что супербомба позволит нам увеличить нашу власть над природными явлениями в масштабах, значительно превосходящих все вообразимое сейчас».

Официально выражая свое несогласие, он в то же время готовился к отъезду из Лос-Аламоса. Теллер был не склонен бороться за безнадежное дело. Он мог остаться, но «команда первого состава» уезжала. Его жена ждала второго ребенка. Он упаковал свой рояль и принял профессорскую должность в Чикаго, где мог заниматься физикой вместе с Энрико Ферми. В течение нескольких следующих лет он находил утешение в семейной жизни, преподавании и исследовательской работе.

В середине октября генерал Лесли Р. Гровс приехал в Лос-Аламос, чтобы вручить лаборатории почетную грамоту, подписанную военным министром. «Почти все население плато, – вспоминает Элис Кимбелл Смит, – собралось на церемонию, которая проводилась на улице, под сияющим небом Нью-Мексико»[3069]. Дело было 16 октября, в последний день работы Оппенгеймера на посту директора лаборатории. Он по-прежнему собирался вернуться в Калифорнию и заняться преподавательской работой, но в своей благодарственной речи он затронул тему, которой в дальнейшем суждено было занять целое десятилетие его жизни:

Мы надеемся, что в следующие годы мы сможем смотреть на этот свиток и все, что он олицетворяет, с гордостью.

Сегодня эта гордость неизбежно оказывается смешана с глубокой тревогой. Если атомным бомбам суждено стать новым оружием, которое пополнит арсеналы воюющего мира или арсеналы стран, готовящихся к войне, то рано или поздно человечество проклянет имена Лос-Аламоса и Хиросимы.

Народы мира должны объединиться или погибнуть. Эти слова начертала нынешняя война, опустошившая такую большую часть Земли. Атомная бомба сделала их понятными всем людям. Другие люди произносили их в другие эпохи, в приложении к другим войнам и другим видам оружия. Им не удалось настоять на своем. Кое-кто, введенный в заблуждение ошибочным пониманием истории человечества, утверждает, что это не удастся и сейчас. Мы не можем в это поверить. Своей работой мы посвятили себя миру, объединенному перед лицом общей опасности, объединенному в праве и в человечности[3070].

Кроме почетной грамоты сотрудники и сотрудницы Лос-Аламоса получили в этот день по сувениру: отлитый из серебра значок размером с десятицентовую монету с большой буквой «А», обрамляющей маленькое слово «бомба». Прежде чем Оппенгеймер поспешно уехал в Вашингтон, где он должен был докладывать об атомной энергии перед комитетами палаты представителей и сената, газетный репортер спросил его, есть ли у атомной бомбы какие-либо существенные ограничения. «Ее ограничение состоит в том факте, что вы не хотите, чтобы ее применили к вам», – резко ответил он. После чего предложил свое пророчество: «Если вы спросите: “Можем ли мы сделать их еще более ужасными?” – я отвечу “Да”. Если вы спросите: “Можем ли мы сделать их в большом количестве?” – я отвечу “Да”. Если вы спросите: “Можем ли мы сделать их ужасающе более ужасными?” – я отвечу “Вероятно”». В конце месяца журнал Time воспроизвел эти замечания в своем разделе международных событий вместе с фотографией весьма убедительного вида Оппенгеймера с трубкой в руке. Он был «самым умным из всех»[3071], – цитировал журнал мнение его неназванного коллеги. Начинался роман с широкой общественностью.

И. А. Раби вернулся в Колумбийский университет, Юджин Вигнер – в Принстон, Луис Альварес, Гленн Сиборг и Эмилио Сегре – в Беркли, Джордж Кистяковский – в Гарвард. Виктор Вайскопф ушел в МТИ. Станислав Улам недолго и неудачно пытался устроиться в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, после чего вернулся в Лос-Аламос. Джеймс Чедвик и большинство других членов британской делегации вернулись в Великобританию с полными карманами секретов. В сентябре британцы устроили для своих друзей на Холме официальную церемонию прощания. Великанская изба Фуллер-лодж была битком набита мужчинами в смокингах и даже фраках и дамами в вечерних платьях, из которых не вполне выветрился запах нафталина. Женя Пайерлс наварила целые ведра густого супа; на бумажных тарелках подавали пироги с говядиной и почками; Уинифред Мун приготовила несколько сотен картонных мисок трайфла[3072] и клялась, что никогда больше не сможет смотреть на этот десерт без тошноты. Оппенгеймеры и Пайерлсы сидели за почетным столом, возвышаясь над общей суматохой (Чедвики не вернулись из Вашингтона), а компанейский и любивший выпить Джеймс Так выполнял обязанности тамады. После ужина, отмечает Бернис Броуд, британцы поставили пантомиму собственного сочинения, основанную на сюжете «Малюток в лесу»[3073]:

Добрый дядюшка Уинни отправляет