В апреле 1946 года Эдвард Теллер вернулся в Лос-Аламос, чтобы провести там секретное совещание. Его задачей, по словам составленного впоследствии отчета, была «проверка работы, выполненной по супербомбе, на полноту и точность и выработка рекомендаций по дальнейшей деятельности в этой области в случае появления планов реального производства и испытаний супербомбы»[3080]. На совещании присутствовали Джон фон Нейман, Станислав Улам и Норрис Брэдбери, а также Эмиль Конопинский, Джон Мэнли, Филипп Моррисон, канадский теоретик Дж. Карсон Марк и множество других участников. В том числе там был человек, присутствие которого оказало впоследствии сильнейшее влияние на политику Соединенных Штатов в отношении ядерного оружия, – Клаус Фукс.

Совещание по супербомбе рассматривало только один вариант конструкции термоядерного оружия, который Теллер и его группы разработали во время войны, – так называемую классическую супербомбу, взрывная мощность которой оценивалась в 10 миллионов тонн тротилового эквивалента, то есть 10 мегатонн. Ингредиентами классической супербомбы должны были быть атомная бомба, кубический метр жидкого дейтерия и неопределенное количество редкого второго изотопа водорода, трития. В связи с коротким периодом полураспада – 12,26 года – он не встречается в природе, но может быть создан в ядерном реакторе путем бомбардировки лития нейтронами. Схема расположения этих компонентов в классической супербомбе до сих пор остается секретной: вероятно, речь шла о сферической конфигурации, в которой атомный запал и изотопы водорода физически соприкасались и размещались внутри тяжелой отражающей оболочки.

«По всей вероятности, – решило совещание, исходя из расчетов группы Теллера, – создание работоспособной супербомбы возможно. Бесспорное доказательство этого предположения вряд ли может быть получено, и окончательное решение может быть принято только по результатам испытаний полностью собранной супербомбы». Совещание рекомендовало произвести «подробные расчеты» для математического анализа хода взрывной реакции (с учетом сложности этой задачи те расчеты, которые Теллер и его сотрудники выполнили вручную при разработке концепции классической супербомбы, не могли не быть приблизительными и неполными). Совещание также признало конструкцию Теллера «в целом пригодной для разработки». У некоторых из участников оставались сомнения; «если эти сомнения окажутся обоснованными, простые изменения конструкции должны позволить сделать эту модель осуществимой». В заключение:

Новый крупномасштабный проект создания супербомбы неизбежно потребует части ресурсов, которые, по всей вероятности, могли быть выделены в ближайшие годы на работы по развитию атомных технологий… Мы считаем необходимым подчеркнуть, что дальнейшие решения по вопросу, который может иметь столь многочисленные последствия первостепенной важности, должны приниматься только в рамках государственной политики самого высокого уровня[3081].

В июне 1946 года, через три месяца после совещания по супербомбе, американский арсенал ядерного оружия состоял всего лишь из девяти бомб типа «Толстяка»; только семь из них можно было использовать в связи с нехваткой запалов. Год спустя, через два года после окончания войны, этот арсенал насчитывал всего тринадцать бомб[3082]. Самым узким местом производственного процесса была выработка плутония. Как оказалось, высокая интенсивность нейтронного потока в производственных реакторах Хэнфорда вредила самим реакторам. В мае из одного из ректоров выгрузили активную зону, чтобы предотвратить его дальнейшие повреждения, а мощность второго реактора уменьшили до 80 % максимальной. Поэтому любые усовершенствования конструкции атомной бомбы, которые Лос-Аламос мог предложить, существенно укрепили бы ядерный арсенал Соединенных Штатов в момент все более напряженных отношений с Советским Союзом. Тем не менее между 1946 и 1950 годами приблизительно половина рабочего времени теоретического отдела была посвящена супербомбе[3083]. Разумеется, атомные бомбы стали к тому времени заботой скорее инженеров, чем физиков-теоретиков, но следует учитывать и завораживающую сложность задач, связанных с термоядерной реакцией.

В жизни Теллера наступил необычный для него период оптимизма. Летом 1946 года его жена Мици родила второго ребенка, дочь, и он проводил с семьей больше времени, чем обычно. Его снова захватили величие и приносящая глубокое удовлетворение творческая природа фундаментальной науки. «Годы, прошедшие между Лос-Аламосом и возобновлением его работы в области национальной безопасности, – пишет Юджин Вигнер, – были, возможно, годами самой плодотворной научной работы Теллера»[3084]. Теллер преподавал, участвовал в написании тринадцати научных статей, регулярно ездил в Лос-Аламос в качестве консультанта, писал статьи для вновьсозданного «Бюллетеня ученых-атомщиков» (Bulletin of the Atomic Scientists). В «Бюллетене» он призывал покончить с секретностью в отношении «чисто научных данных»[3085]. Он назвал доклад Ачесона и Лилиенталя, легший в основу плана Баруха по международному контролю за ядерным оружием, который Соединенные Штаты представили в ООН в 1946 году, «изобретательным, смелым и принципиально здравым»[3086]. В апреле 1946 года, в том же месяце, когда проходило совещание по супербомбе, он признал абсолютный характер абсолютного оружия в поразительно твердом высказывании: «Ничто из того, что мы можем запланировать на следующее поколение в качестве защиты, вероятно, не будет достаточным; точнее, ничто, кроме создания всемирного союза»[3087].

Год спустя он все еще не видел защиты от атомного оружия[3088]. Он описывал кошмарное опустошение Хиросимы с ужасом и сочувствием: «Поражают картины бушующих пожаров, с которыми никто не борется, ран, которые никто не лечит, больных людей, убивающих себя в попытке помочь своим товарищам». Можно даже представить себе, писал он, «что последствия атомной войны поставят под угрозу само выживание человека»[3089]. В 1947 году, когда Советский Союз отверг план Баруха, он считал, что «соглашение с Россией все еще кажется возможным»; когда-то, шутливо отмечал он, и датчане строили столь же грандиозные империалистические планы. «Сейчас мы должны стремиться к установлению всемирного права и всемирного правительства… Даже если Россия не присоединится к нам немедленно, в долгосрочной перспективе успешное, сильное и терпеливое мировое правительство сумеет добиться ее сотрудничества… У нас [ученых] есть две четко определенные обязанности: работать над развитием атомной энергии и работать на благо мирового правительства, ибо только оно может обеспечить нам свободу и мир»[3090].

Такие радикальные изменения воззрений Эдварда Теллера остаются до некоторой степени загадочными. Британский теоретик Фримен Дайсон, бывший тогда одним из учеников Теллера, писал домой из послевоенного Чикаго, что его учитель, к которому он относился с любовью и восхищением, был тем не менее «хорошей иллюстрацией поговорки, что идеалисты – самые опасные люди на свете»[3091]. Эмоциональный настрой того, что Теллер писал в чикагский период, радикально отличается от его позднейшей работы. Он, разумеется, был менее желчен и более оптимистичен, но еще более глубокое отличие состоит в том, что в его словах звучит гораздо более сильная вера в людей и в возможности человеческих учреждений в области ограничения