дебатам. Услышав о бомбардировке Нагасаки, он немедленно попросил капеллана Чикагского университета включить во все службы в честь окончания войны особую молитву за упокой погибших и сбор пожертвований в пользу выживших в двух японских городах[3040]. Он написал вторую петицию президенту[3041], в которой называл атомные бомбардировки «грубым нарушением наших собственных этических стандартов» и требовал их прекращения. Капитуляция Японии сделала этот призыв неактуальным, и вторая петиция так и не была отправлена.

Помимо пресс-релизов Белого дома и Военного министерства, американское правительство немедленно опубликовало подробный отчет о научных аспектах разработки атомной бомбы, который готовил в течение предыдущего года принстонский физик Генри Девулф Смит. Книга «Атомная энергия для военных целей» была очередным слабым отзвуком призыва Нильса Бора к открытости. Эта публикация возмутила британцев, показала Советам, какими способами разделения изотопов не стоит заниматься, и – в чем и заключалась ее цель по замыслу Гровса – определила, какую информацию по программе разработки атомной бомбы можно предавать гласности, а какую следует держать в секрете, тем самым предупредив возможные утечки.

Когда атомные секреты хотя бы до такой степени стали достоянием гласности, Сцилард явился к канцлеру Чикагского университета Роберту Мэйнарду Хатчинсу «и сказал ему, что необходимо как-то заставить вдумчивых и влиятельных людей подумать о том, что́ бомба может означать для всего мира и как мир и Америка могут приспособиться к ее существованию. Я предложил Чикагскому университету созвать трехдневную конференцию и собрать порядка двадцати пяти лучших людей для обсуждения этой темы»[3042]. Хатчинсу идея понравилась, и он начал связываться с вдвое бо́льшим числом возможных участников, в том числе с Генри Уоллесом, председателем Управления ресурсами бассейна Теннесси (Tennessee Valley Authority, TVA) Дэвидом Э. Лилиенталем, вездесущим Чарльзом Линдбергом и несколькими преподавателями и учеными. Было решено провести конференцию в конце сентября.

На следующий день после бомбардировки Нагасаки Эрнест Лоуренс улетел в Нью-Мексико, отчасти чтобы спастись от репортеров, осаждавших его с просьбами об интервью, отчасти чтобы поработать с Оппенгеймером над отчетом по послевоенному планированию, который Временный комитет запросил у своей научной коллегии. Изобретатель циклотрона, одобрявший применение бомб для предотвращения высадки и принуждения Японии к капитуляции, нашел своего коллегу по Лос-Аламосу усталым, подавленным и терзаемым чувством вины. Оппенгеймер не был уверен, не повезло ли погибшим в Хиросиме и Нагасаки больше, чем выжившим, у которых воздействие бомбы должно было породить последствия, которые останутся с ними на всю жизнь[3043]. То настроение, в котором он пребывал в эти выходные, выразилось в письмах, написанных на следующей неделе. «Поверьте, это предприятие не было свободно от дурных предчувствий, – писал он Герберту Смиту, своему бывшему учителю по Школе этической культуры, исповеднику своей юности, – и они гнетут нас сегодня, когда от будущего, в котором столько многообещающего, рукой подать до отчаяния»[3044]. В письме к Хакону Шевалье, своему другу по Беркли времен Депрессии, Оппенгеймер повторял, что «ситуация исполнена дурных предчувствий и гораздо, гораздо труднее, чем она могла бы быть, если бы в наших силах было преобразовать мир так, как нам кажется верным»[3045].

Лоуренсу не хватило терпения долго слушать об угрызениях совести Оппенгеймера. Он считал, что атомная бомба – «меч стремительный и грозный»[3046], который положил конец этой войне и, возможно, «покончит со всеми войнами»[3047]. Кроме того, он, кажется, считал, что она принадлежит лично ему. «В одном из многих интервью, напечатанных в газетах на следующий день после Хиросимы, – ехидно замечает Станислав Улам, – Э. О. Лоуренс “скромно признал”, по словам интервьюера, “что он более чем кто-либо ответственен за создание атомной бомбы”»[3048].

Из тайных участников совершенно секретного проекта эти двое, так же как их коллеги, превратились в разрекламированных героев, мастеров революции в военном деле. «Открытие деления, – отмечает Ч. П. Сноу, – почти в одночасье сделало физиков самым ценным военным ресурсом, к которому может обратиться национальное государство»[3049]. Письмо о послевоенном планировании, которое директора Беркли и Лос-Аламоса доводили до совершенства в эти последние выходные войны[3050], было испытанием их вновь обретенного могущества; в нем члены научной коллегии Временного комитета – Лоуренс, Оппенгеймер, Комптон, Ферми – оставили в стороне чисто технические советы и предложили радикальное переосмысление государственной политики. Таким образом они начали очерчивать ядерную дилемму, как они ее понимали.

По их словам, они были уверены, «что дальнейшая работа над этими задачами приведет к появлению видов оружия значительно более действенных как в количественном, так и в качественном отношении, чем имеющиеся на сегодня». В частности, они считали, что «весьма многообещающими» кажутся «технические перспективы осуществления супербомбы» в качестве одного из таких видов оружия. Однако они не могли «разработать или предложить действенных военных средств защиты от атомного оружия» и выражали «твердую уверенность в том, что военные меры противодействия ему и не могут быть найдены». Они не только не могли «наметить программу, которая обеспечила бы нашей стране на ближайшие десятилетия гегемонию в области атомного оружия», но также не могли «гарантировать, что такая гегемония, будь она достигнута, сможет защитить нас от ужаснейших разрушений». Из этого, по их мнению, вытекала необходимость политических перемен:

Разработка более действенного атомного оружия в ближайшие годы может показаться в высшей степени естественным элементом любой государственной политики, направленной на сохранение максимальной силы наших вооруженных сил. Тем не менее мы серьезно сомневаемся, что такие дальнейшие разработки могут стать существенным или постоянным вкладом в предотвращение войны. Мы полагаем, что безопасность нашей страны – в отличие от ее способности причинять ущерб неприятельским державам – не может целиком или даже в первую очередь сводиться к ее научным или техническим возможностям. Она может быть основана только на исключении самой возможности будущих войн. Мы единодушно и настоятельно рекомендуем вам принять для этого все меры и обеспечить все необходимые международные соглашения, несмотря на то что технические возможности этой области в настоящее время далеко не исчерпаны.

Оппенгеймер почерпнул такие убеждения из бесед с Бором, но Лоуренс всего двумя месяцами раньше советовал Временному комитету создавать запасы ядерного оружия. Кажется, на какое-то время в конце войны реальность бомбы внушила нобелевскому лауреату из Беркли по меньшей мере ограниченный интернационализм. «У меня нет никаких сомнений, – писал он в этот период, – что самый лучший канал для получения информации о происходящем в России можно создать, поддерживая свободный обмен научными идеями и учеными. Более того, это единственное приходящее мне в голову средство, дающее неплохие шансы на успех»[3051].

Через несколько дней после капитуляции