* * *

В душе Элины Сырниковой наступила запоздалая весна. Не смотря на недавние передряги, к ней вернулось забытое приподнятое настроение. Причиной тому, были простые, но очень долгожданные слова, произнесенные Николаем. «Давай поженимся», — сказал он за ужином. Эла смутилась, словно юница. Она не смогла донести до стола чашку с чаем, который только что заварила — так и замерла посреди кухни. А Колясик продолжал жевать ватрушку, словно предложил пойти на выходных в парк кормить уток, а не в загс.

Торжество запланировали на следующую субботу. Жених пожелал обойтись без «глупой напыщенности»: гостей, марша и прочей мишуры, которые влекли за собой прорву расходов. Он считал, что бракосочетание должно быть простым и бюджетным: заскочить мимоходом в кабинет заведующей и получить документ. Элина, вообразившая себе нарядное платье, букеты, поздравления и праздник в ресторане, расстроилась, но не надолго: какой бы ни была свадьба — пышной или скромной — она все равно выходила замуж. И это было главным.

Эла хлопотала всю неделю. Устроила генеральную уборку, купила новые занавески и люстру в гостиную. В ее понимании, после свадьбы должна была начаться другая жизнь, для которой следовало обновить обстановку. Элина разорилась на шелковый костюм с люрексом, который ее стройнил и очень ей шел. Николай приобретение невесты не одобрил — обновка слишком дорого стоила. Аргумент о том, что костюм был приобретен в качестве подвенечного, только подлил масла в огонь. Про запланированный поход в салон красоты Эле пришлось благоразумно промолчать.

В пятницу, накануне свадьбы, Сырникова суетилась как никогда. Она увидела в журнале, который листала в очереди к парикмахеру, свадебные букеты. Они были чудо, как хороши — настоящие произведения искусства. Эла загорелась. Она решила, что у нее непременно будет букет, вне зависимости от того, захочет этого Коля или нет.

Эла закупила кучу, что требовалось для изготовления букета: специальную порт-ручку, зеленую скотч-ленту, прутья лозы, бисер. Тщательно подобрала самые красивые цветы, листья и ветки. Она не стала обращаться к услугам флориста не только из-за их высокой стоимости. Эле хотелось самой создать букет и это занятие ей очень нравилось. Розовые гортензии, утонченные ирисы, нежные фрезии и милые альстромерии — получилось нечто восхитительное. Безусловно, у нее был талант флориста. Элина любовалась цветочной композицией весь вечер, жаль, что Николай не оценил ее стараний. Придя домой с бутылкой пива он лишь криво усмехнулся. Жених уже был навеселе, поэтому особо не ворчал по поводу разбазаривание семейного бюджета.

Аромат цветов, прическа, новые туфли на высоком каблуке, которые она сто лет не носила — все эти милые элементы завтрашнего праздника делали Элу счастливой.

В таком радостно-взволнованном настроении ее застали внезапные гости. Около девяти вечера, когда Элина крутилась на кухни вокруг теста для пирогов, а Колясик блаженно вытянул ноги на диване, и смотрел туманным взором телевизор, раздался звонок в дверь. Канареичная трель прозвучала лебединой песней семейному счастью Элины. Увиденное в глазок равнодушное лицо Шубина, отозвалось в сердце хозяйки недобрым предчувствием.

— Онищенко Николай Дмитривич здесь находится? — скорее констатировал факт, чем спросил майор. Не дожидаясь приглашения, Шубин и еще двое сотрудников вошли в квартиру.

Эла осталась в пустой квартире одна при новом костюме, туфлях и прическе. На кухонном столе стояло брошенное дрожжевое тесто, в спальне благоухал роскошный букет. Еще несколько минут назад все эти прелестные штучки радовали и дарили мечты о женском счастье. Теперь они стали бессмысленными и только раздражали. Зачем им, черствым милицейским людям, нужно было явиться и все разрушить? Кому от этого стало лучше? Сестру все равно уже не вернешь, тем более, что еще не понятно, как все было на самом деле и кто виноват в ее гибели. Элина ни столько сокрушалась по поводу ареста Николая, сколько страдала от того, что стало не за кого выходить замуж. Она была согласна повести в загс хоть телеграфный столб, если бы тот смог оторваться от бетона и пойти.

* * *

Виктор питал к Вере противоречивые чувства: он ее ненавидел и, в тоже время, видел в ней родственную душу. Ненавидел уже потому, что она была путаной. Его мать — Верина коллега — в свое время работала в интуристе, и умудрилась выйти замуж за француза. Они жили в достатке, и все было хорошо, если бы мать не продолжала трудовую деятельность. После развода Виктор остался с отцом, но через некоторое время родитель нашел себе новую, более благочестивую невесту, а его отослал с глаз долой — в пригород к своим дальним родственникам. Виктор рос в чужой семье, и чувствовал себя нахлебником. Вечное одиночество среди людей, равнодушие окружающих и нелюбовь — все это выпало на его детство юность. С восьми лет он не видел матери — после развода она ни разу не попыталась с ним встретиться. Каждый раз, терпя обиды, он думал о матери и все годы мечтал ее найти. Их встреча все же состоялась. Виктору было двадцать два года, он давно работал, и жил один в маленькой квартиронке на улице Де Лаборде, пожалованной ему отцом с барского плеча.

Мать он помнил молодой и красивой, поэтому в толстой рыночной торговке с помятым лицом он узнать ее не мог. Его взгляд задержался на бейдже с собственной фамилией — Кардаш. Мадам Светлана Кардаш о своем сыне давно забыла, поэтому и предположить не могла, что стоящий перед ней молодой человек ни кто иной, как ее Виктор.

— Что будем брать? — спросила она, широко улыбаясь искусственной улыбкой. — Огурцы, зелень, помидоры.

Виктор молчал, вглядываясь в ее лицо: «Нет, это не мама — она не могла так сильно измениться». Торговка продолжала предлагать свой товар.

— Может, желаете баклажанов? Крепкие, хорошие, только с грядки.

— Нет, спасибо, — пробормотал он и развернулся.

— Ну, и вали отсюда, полудурок! — сказала она по-русски.

— Так это ты, мама? — Виктор замешкался в нерешительности: обнять ее или нет.

Появление сына у Светланы теплых чувств не вызвало, скорее, напротив, одно раздражение.

Виктор ушел с растоптанной мечтой и с сумраком в душе — лучше бы им вообще никогда не встретиться, чем пережить такое. Шлюхи не должны иметь детей — они не способны дать им то, что должна дать мать. Они делают их несчастными и никому не нужными.

Во всем виновата его мать и ее распущенность.

Ненавидя падших женщин, Виктор испытывал к ним жалость. Веру он принял из жалости. Подсознательно он хотел ее остановить, чтобы она не повторила судьбу его матери и не бросила своих, еще не родившихся детей. В Вере он видел свою маму, которую помнил в детстве: молодую и веселую.

Ненависть и жалость. Эти два полярных чувства, соседствуя в его душе, не давали покоя, и в моменты обострения доводили до бешенства. Вызвать сильное волнение могла его мать и женщина, на нее похожая. На свою беду, Вера не догадывалась, что ее общение с Виктором сродни игре с огнем — одно неосторожное слово могло превратить ее хладнокровного друга в разрушительный кипящий поток.