аппетит начал пропадать и в правом боку, за ребрами, боль иногда появлялась. Два-три дня ничего не слышно, и вдруг заломит, засосет, как на голодный желудок, прямо спасу нет. Особенно ночью. Хорошо, если Клавдия на дежурстве: тогда она поднимется, держась за бок, нагреет воды, бутылку вместо грелки приложит, все и пройдет, даже приятное тепло по телу разольется.

Думала, что это от простуды, тем более раз теплое помогает. Сходила в заводскую амбулаторию.

— Работу надо бы вам сменить, — сказала докторша. — Что-нибудь полегче. Хотите, я справку дам?

От справки Галина Ивановна наотрез отказалась, уверенная, что работа тут ни при чем. Слава богу, не первый годок сидит за молотом, привыкла. Да ведь и тяжести, когда привычна к делу, никакой. Только внимание нужно.

Отправилась к бабке Таисии, благо муж далеко, не прознает. Люди говорили, что она травами лечит. А предсказаниями и толкованием снов во время войны занялась, откликаясь на большой спрос. Однако толкования ее всегда хорошими выходили. Кто с каким сном ни придет к ней, все к радости получается. Не было со стороны бабки Таисии обмана, но было желание успокоить, внушить веру в будущее, подарить людям приятное.

Она сразу узнала Галину Ивановну, памяти ей не занимать: кого увидит хоть раз — через десять лет вспомнит. Напоила гостью чаем, настоянным на травах и ягодах, про домашние дела расспросила, посочувствовала, что Антипов один отъехал в Ленинград, о внучкином здоровье справилась. За разговором она пытливо вглядывалась в лицо Галины Ивановны, в глаза, блестевшие нехорошо — лихорадочно, и без труда узнавала болезнь, для которой не было у нее своего названия, но которая страшна тем, что открывается исподволь, незаметно и мало-помалу источает силы человека, убивает его медленной и мучительной смертью. Слышала, конечно, бабка Таисия, что у докторов эта болезнь называется раком, да ведь не в том дело, какое название, а в том, что помочь нельзя. Облегчить сколько-то страдания, остановить на время губительную хворь она могла. Но не более того.

— Говоришь, в правом боку болит? — спрашивала она, хотя и сама видела это, потому что с лица Галина Ивановна делалась желтушной.

— В правом, но не часто. Теперь дней пять уже не слышно.

— Хорошо, что не слышно, — сказала бабка Таисия, думая при этом о том, что тем и страшна болезнь: обманно отпускает, неожиданно возвращается. — Дам я тебе, сердешная, трав и корень один. Будешь варить от восхода солнца до самого заката, поняла ли?..

— Поняла, поняла.

— А как солнышко спрячется, тут и переставай варить. В малой воде вари и на малом же огне, чтобы чуть кипело и не булькало! После, когда остынет, дольешь туда чекушку водки или спирту. Постоит три дня, через марлечку процедишь, и пей по чайной ложке перед едой. Утром и вечером. Меду еще хорошо... — Она задумалась, вспоминая что-то. — Постой-ка, вроде была у меня баночка меду. — Вышла в сени и вернулась с початой пол-литровой банкой. — На вот. Настою выпьешь и медком заешь. Полегчает...

— Не нужно! — отнекивалась Галина Ивановна, на имея чем отплатить бабке за такую милость. — Я на рынке куплю.

— Купишь, разбежалась! Там тебе заместо меду-то отравы какой подсунут. Пчел, сердешная, в наших местностях не держат, потому лето хотя и жаркое бывает, а короткое. Не успеешь и оглянуться. Привозной здесь мед, и в нем тоже толк надо знать. Бери.

— Сколько я должна за него?

— Долги наши былью поросли, — сказала бабка Таисия назидательно и с явным недовольством. — Покуда живы, бога благодари, что сама я с чаем не выпила и кому другому не отдала. Вот и весь твой долг. Невестка-то пишет ли письма с фронта?

— Пишет, пишет! — обрадованно ответила Галина Ивановна. — Вчера как раз получили письмо.

— Видишь, жива! Сон-то вещий был, испугались во́роны и улетели. Так я и думала сразу... Еще не забудь, когда станешь настой пить, сказать: «Благословен Грядый во имя Господне!.. Отче наш! если не может чаша сия миновать меня, чтобы мне не пить ея, да будет воля Твоя». Это, сердешная, Христова молитва перед тем, как ему на Голгофу взойти за веру нашу православную. Нынче, гляжу я, и верующие все позабывали... Но и неверующие — господь им судья — супостата бьют, землю русскую очищают от скверны. — Она повернулась лицом в красный угол, где под иконами тлела, источая дурманящий запах, лампадка. — Господи, прости им неверие, отпусти грехи, сохрани жизни молодые!..

Перекрестилась и Галина Ивановна.

— Сама веруешь, — упрекнула бабка Таисия, — а дите некрещеным растет... Али муж не разрешает?

— Не разрешает.

— Партейный он, что ли?

— В партии.

— Тогда ладно, раз такое дело. У каждого, выходит, своя вера. Не осуждаю, нет. Ну, ступай, ступай.

Придя домой, Галина Ивановна записала молитву, какую велела читать бабка Таисия. Переврала малость, где ж все запомнить, не это главное, а то, что дочка все равно догадалась в чем дело.

— К врачам надо обратиться, — ругалась она на мать. — Я договорюсь в госпитале. Анализы возьмут, рентген сделают. А бабкино зелье на помойку вылью, так и знай! — грозилась Клава. — И отцу напишу.

— Не лезь! — осерчала Галина Ивановна. — Болеть еще будет — схожу к твоим докторам. А зельем не смей обзываться. Травы это, не зелье. Раньше люди все травами лечились.

— Зато и жили сколько?..

— Не зато, а потому что в нужде. Хлеба досыта не было у людей. А ты подумай-ка, хлеб, он тоже вроде трава!.. В травах, доченька, вреда нет, если ими знаючи пользоваться. Всякая животина себя травкой вылечивает.

Правда: стало Галине Ивановне заметно лучше. Боли совсем исчезли, точно и не было их в помине. Аппетит вернулся. Уставала, однако, по-прежнему быстро, но это могло быть и от переутомления. Работа работой, а ведь и по дому забот хватало, только поспевай разворачиваться.

Внучку пришлось отдать в ясли в круглосуточную группу, иначе не получалось: сама Галина Ивановна в две смены работала, а Клава сутками. С кем же оставишь Наташку, когда ночью никого нет?..

Жалко, конечно, было в чужие руки отдавать, в яслях не тот