пузырь и лопает его. — Например, «У» — ушлёпок, — говорит она с темным блеском в глазах.

Несмотря на жгучую боль в голове и грехи, тяжелым грузом лежащие на моей груди, я не могу удержаться от хрипловатого смеха.

— Трогательно.

Она тоже улыбается, красивой улыбкой, которая смягчает черты ее лица, а потом кивает на место над моей бровью.

— Выглядит не очень приятно.

— И чувствуется также.

— Хочешь что-то сладкое?

Я моргаю и прежде чем успеваю спросить, о чем она говорит, она вскакивает, ныряет в коридор и возвращается с тележкой.

— У меня есть все классические сладости, плюс картофельные чипсы и банки с газировкой, — она присаживается на корточки и, прищурившись, смотрит на нижнюю полку. — У меня также есть несколько бутербродов с ветчиной и сыром, но Билли с восьмой палаты взял четыре, хотя обед будет через час.

Она встает в полный рост и выжидающе смотрит на меня. Когда я ничего не отвечаю, она берет с тележки две шоколадки Hershey и бросает одну мне на колени. Зажав вторую между зубами, она перетаскивает кресло через всю палату и ставит его рядом с моей кроватью.

Я смотрю на шоколадку, зажатую между бедер.

— Ты здесь работаешь?

— Нет, просто волонтер.

Логично.

Она опускается в кресло и ставит свои ботинки на край кровати.

— Я работаю в «Ржавом якоре» уже около года. А чем ты занимаешься? Я давно не видела тебя на побережье.

Я игнорирую ее вопрос, потому что все еще зациклена на ее работе.

— В портовом баре?

— Угу, — мой взгляд инстинктивно падает на блестящую розовую заколку, обернутую вокруг ее высокого хвоста, и она смеется. — На самом деле, все не так плохо, как ты думаешь.

В последний раз, когда я ступила на порог «Ржавого якоря», я ушла с шестью занозами и сальмонеллой от куриного бургера. Полагаю, что если бы такая девушка, как Рэн, зашла в «Ржавый якорь», она бы самопроизвольно сгорела от грехов, которые живут в нем.

Она выбрасывает жвачку в мусорное ведро, разрывает шоколадный батончик и смотрит на мою рану.

— Что ты вообще делала в порту? Я уверена, что видела тебя на свадьбе вчера вечером. Или я выпила слишком много лимонада?

— Нет, я была там, — мои пальцы снова ползут к кулону. — Но я пошла прогуляться по дороге домой.

— Боже. Не повезло.

А то я не знаю.

— Ну, все могло быть гораздо хуже. Работая в «Ржавом якоре», я знаю почти всех, кто пострадал, — у нее перехватывает дыхание. — И тех, кто не выжил.

Мое горло пересыхает быстрее, чем Сахара после бури.

— Сколько человек погибло?

— Трое. Во всяком случае, пока.

Господи.

— Что, блять, произошло, прорвало газовую трубу или что-то в этом роде?

Откусив кусочек шоколада, она некоторое время задумчиво жует.

— Террористический акт, — пробормотала она, размазывая конфету по зубам.

— Что?

— Понятия не имею, кто это сделал. Вчера вечером все вели себя очень тихо.

Теперь я начинаю думать, что от этих обезболивающих у меня крыша поехала.

— Зачем кому-то понадобилось взрывать этот крошечный порт?

— Потому что он принадлежит Висконти.

Висконти. Эта фамилия вылетает изо рта Рэн, наполненного шоколадом, и ударяет меня в грудь, как пуля. Конечно, Висконти владеют этим чертовым портом.

— Это слишком большое совпадение, что Анджело объявляет, что возвращается обратно в Дьявольскую Яму, а затем порт взрывается в день его свадьбы.

Мой взгляд скользит к её.

— Анджело возвращается?

— Конечно. Рори не хочет покидать побережье, — вздыхает она, набивая рот шоколадом. — Бедная Рори. Похоже, она все-таки не поедет в медовый месяц.

Несмотря на то, что смесь из обезболивающих средств снимает боль, медленный ужас, наполняющий мой желудок, кажется слишком реальным. Если Анджело вернулся на Побережье, то что это значит для его братьев?

— Только он?

— Что ты имеешь в виду?

Мы слишком долго смотрим друг другу в глаза, а затем ее розовые губы растягивает знакомая ухмылка.

— О, понятно.

— Что тебе понятно?

Она откидывается на спинку кресла, а ее ухмылка перерастает в оскал.

— Если ты положила глаз на Рафа, то тебе лучше встать в очередь.

Жар поднимается к моим щекам, заставляя кожу покалывать.

— Меня не интересует Рафаэль, я просто вежливо вела беседу…

— Эй, эй, эй, я не из тех, кто судит, — она поднимает руки в знак капитуляции. — Не зря же его называют прекрасным принцем.

Я горько усмехаюсь.

— Наверное, я выросла на других диснеевских фильмах.

— О, перестань. Раф прекрасен, — её рука касается груди, а небольшая улыбка, украсившая ее губы, говорит о том, что ее мысли улетели куда-то далеко. Предположительно, куда-то, где Рафаэль Висконти не является яростным мудаком. — Он не в моем вкусе, но я вполне могу оценить его привлекательность. Он просто… такой джентльмен. Знаешь, как в черно-белых фильмах, когда он кладет свой пиджак поверх лужи грязи, чтобы его спутница не испортила туфли? Или, например, такой парень, который посылает тебе дюжину роз просто потому, что сегодня среда.

Я не могу удержаться.

— Ты серьезно веришь в это дерьмо?

Ее звонкий смех разносится по комнате.

— Похоже, у тебя был другой опыт.

Я грызу внутреннюю сторону щеки, чтобы удержать себя от упоминания таких вещей, как члены в дверях и пистолеты в стаканах.

Когда молчание затягивается, Рэн снова хихикает и стаскивает ботинки с моей кровати.

— Надо же. Значит П — «Пошел он нахуй», я права?

Несмотря на ощущение, что все проблемы мира пригвоздили меня к этой кровати, я не могу удержаться от смеха.

Ее взгляд переходит на мой, и в нём сияют искренность и невинность.

— Если ты задержишься здесь на некоторое время, тебе стоит как-нибудь заглянуть в «Ржавый якорь». Ну, когда мы разгребем последствия взрыва и ты перестанешь быть похожим на Франкенштейна, — она проводит розовым ногтем по капельнице. — Рори и Тейси заходят к нам каждый вторник вечером, и в баре всегда есть место для еще одного.

Ее предложение, вероятно, просто мимолётное, милый жест со стороны милой девушки. Это не должно вызывать у меня такого жжения в глазах, как сейчас. Может быть, это потому, что морфий делает меня эмоциональной, а может быть, потому, что я чувствую себя виноватой за то, что отношусь к ней как к странной девушке, которая совершает добрые поступки.

Я сглатываю комок в горле и киваю.

— С удовольствием. Спасибо за шоколадку и, знаешь, — бормочу я, чувствуя, как сжимается горло, — за твою доброту.

Ее смех разносится по комнате, как приятный ветерок в теплый день.

— Доброта — это просто моя манера. Увидимся!

И с этими словами она уходит, прихватив