стало немыслимым: оппонирование Сталину могло стоить свободы и жизни.

К концу 1930-х годов отсутствие коллегиальности стало нормой для советской системы, авторитаризм торжествовал, за всех думал и решал один человек, консультируясь лишь с несколькими ближайшими сподвижниками. Особенно когда речь шла о крайне чувствительных, сверхделикатных вопросах, а подписание советско-германского договора относилось именно к таким.

Несколько человек, входивших в ближний круг кремлевского горца, не рисковали ему перечить. Возможно, представители старой большевистской гвардии, будь они живы, постарались бы отговорить Сталина от заключения пакта, во всяком случае, стимулировали бы нечто вроде мозгового штурма с привлечением политических и военных экспертов. Так бы, наверное, посоветовал поступить Литвинов, если бы его не отлучили от должности.

Ни в одном из советских ведомств не нашлось никого, кто открыто усомнился бы в целесообразности нового курса. Загранслужбы (дипломатическая и разведывательная) понесли огромный урон в результате массового террора и лишились многих профессионалов, способных добывать и направлять в центр объективную информацию из разных источников. В критический, переломный период, наступивший в международных отношениях после Мюнхенского соглашения, советское полпредство в Германии выступало в качестве связующего звена между Москвой и Берлином (наряду с германским посольством в СССР), но лишь в малой степени снабжало центр данными, которые позволили бы критически взглянуть на вырисовывавшуюся советско-германскую сделку.

Разумеется, возникает законный вопрос: захотел бы Сталин обратить внимание на эти данные? Возможно, что и нет. Скорее всего, закрыл бы на них глаза, так же как сделал это весной и в начале лета 1941 года в отношении информации о подготовке Германией нападения на СССР.

Два вождя

– Ты не умеешь отдыхать. – Сталин с осуждением посмотрел на Молотова. – Смотри, какая ночь! Теплая, безмолвная. И звезды на небе! Словно на юге.

Ночь и впрямь была чудесной и довольно необычной для второй половины августа, когда в Москве и Подмосковье начинают гулять холодные ветры. А тут – сказка. Затянувшееся лето настраивало на отдых, непринужденные беседы о чем угодно, только не о скучных политических материях. Только не в гостях у кремлевского горца.

У фонтана, перед входом на Кунцевскую дачу, стояли столики с фруктами, орешками и винами. Тут же – патефон. Вокруг расставлены удобные шезлонги. В одном вальяжно развалился главный советский вождь – в легком кителе и свободных шароварах. Рядышком примостился председатель правительства и народный комиссар иностранных дел. Вячеслав Михайлович краснел от напряжения, смущения и нетерпения. Ему хотелось поскорее обсудить интересовавший его вопрос и уехать домой спать. Но вождь не отпускал и по обыкновению подтрунивал над своим соратником и подчиненным.

– Надо уметь отдыхать, Молотухин, – говорил он назидательно. – А ты не умеешь. Нехорошо.

– Ты сам предложил сюда поехать, Коба, – уныло отозвался Молотов. – Я в Кремле хотел… А ты сказал, что поздно, давай на дачу, выпьем и спокойно все решим.

– Ну, – саркастически улыбнулся Сталин. – Разве ты не выпил?

Молотов кивнул.

– Вот видишь, я знаю, как принимать гостей, обязанности хозяина выполняю. Я даже музыку завел, вот как обхаживаю тебя. Сейчас еще что-нибудь послушаем.

Сталин встал, подошел к столику с патефоном, принялся перебирать пластинки.

– Так… «Марш танкистов» ставили, «Бессарабский марш» тоже… На тебя впечатления не произвело. Не развеселился. «Запорожец за Дунаем», а? Дуэт Карася и Одарки?

Молотов не возражал. Да и как можно?

Сталин поставил пластинку, крутанул ручку.

Прослушивание заняло несколько минут, Молотов делал вид, что наслаждается оперным пением и музыкой Гулака-Артемовского.

Сталин обиженно фыркнул.

– Не умеешь обманывать. Не можешь сосредоточиться на искусстве. Зануда. Ну, что там за дело такое срочное?

Молотов потянулся к портфелю, стоявшему у него в ногах, открыл и извлек оттуда тонкую папку.

– Верстки редакционных статей к годовщине нашего договора с немцами. Сегодня 21-е, через два дня в печать. Это принципиально… Учитывая все, что происходит…

А происходило действительно многое. Каждая из сторон извлекла массу выгод из прошлогодней договоренности, но начинало казаться, что германский выигрыш больше советского. Гитлеровцы ради своих завоеваний сражались, теряли людей, расходовали деньги и материальные ресурсы. Москва ничего не расходовала и ничего не теряла. Почти бескровно отхватила Восточную Польшу, Бессарабию, Прибалтику. Правда, не обошлось без потерь в конфликте с заартачившейся Финляндией, армия которой почему-то сражалась лучше РККА. Но осилили, завалили трупами. Все это, конечно, было значительным достижением, результатом точного расчета.

И все-таки тревожило, что германские приобретения чрезмерными получились. Неважно, что железом и кровью оплачены. Берлин хапнул не только Польшу, но и всю Западную Европу. Кроме Швеции, Швейцарии и Англии, конечно. И всяких там лихтенштейнов. Невольно приходилось задуматься: станут немцы добивать Великобританию или обратят свои взоры на восток? Других вариантов не было, а куда-то обратить свои взоры они должны были непременно. Хищник не мог остановиться, он только входил во вкус.

– А что такого происходит? – с напускным удивлением спросил Сталин. Ему было отлично известно, что происходит, но хотелось услышать это от Молотова. Посмотреть, как станет изворачиваться нарком иностранных дел, пытаясь сказать правду и при этом не бросить тень на мудрую стратегию главного вождя.

– Гитлер занял всю Европу, вот что, – с оттенком дерзости ответил Молотов.

Сталин прищурился, язвительно хмыкнул, но не рассердился. Иногда ему нравилась смелость подчиненных. Нельзя их все время в узде держать. Иначе закрепостятся. На каждом шагу врать начнут. Но слишком потакать тоже не следовало.

– Открыл Америку. Ну, занял. Что с того?

– Остановиться Гитлер не сможет. Обязательно пойдет на нас. Ты знаешь. Помнишь, когда с Риббентропом договор подписали и когда все стали расходиться, ты мне шепнул: «А воевать все-таки придется…»

– Допустим, – кивнул Сталин. – Помню. Я и сейчас это могу повторить.

– Так вот, – приободрившись, продолжал Молотов, – вопрос в том, в какой момент придется. В какой момент он на нас пойдет. Когда задавит Англию или не дожидаясь, сразу… А с англичанами примириться может.

– Есть такой вариант? – вздернул брови Сталин.

– Есть, – удрученно развел руками Молотов. Можно было подумать, что он переживает из-за непоследовательности сынов Туманного Альбиона, которых так и тянет упасть в объятия гитлеровцев.

– По-моему, я догадываюсь, к чему ты клонишь, – пробурчал вождь. – Опередить немчуру? Выхватить у них из-под носа англичан? Договориться с Лондоном? Это предлагаешь?

Молотов промолчал, но по его виду было ясно: он клонит именно к этому.

– Да ты ловкач. – Трудно было понять, с какой интонацией произнес это Сталин, с осуждающей или одобрительной. – Вообще-то подобный выверт исключать не могу… Однако есть несколько «но», через которые ты, Молотня, не перепрыгнешь.

Вячеслава Михайловича передернуло. Обращение «Молотня» не сулило ничего хорошего. Не возвышало. Не было в нем признания очевидных достоинств народного комиссара как крупного политика и стратега.

– Начнем вот с чего. – Вождь подергал себя за рыжий ус. – Если с англичанами мириться, что с Польшей прикажешь делать? Они за нее горой. А мы там все зачистили. Про немцев я и не говорю. Правильно наша пресса пишет. Это обанкротившееся государство, несостоявшееся, гнилое. В смысле, было гнилым. Сейчас его уже нет ни