Германские дипломаты стремились ускорить решение Москвы каждодневными реляциями о победах германского оружия, порой выдавая желаемое за действительное. Этим занимался советник Хильгер, вручавший сводки с германо-польского фронта старшему помощнику наркома иностранных дел Семену Козыреву (в будущем крупному дипломату) для передачи Молотову.

«Сегодня в 19 часов 50 минут по московскому времени германские танковые части вступили в Варшаву», – сообщал советник 8 сентября{264}.

Молотов вежливо отвечал: «Ваше сообщение о взятии германскими войсками Варшавы получил. Передайте германскому правительству мои поздравления и привет»{265}.

На самом деле танковые атаки немцев были отражены, и оборона Варшавы продолжалась до конца сентября. Поляки мужественно сражались, и в случае внешней поддержки неизвестно, чем бы закончилась польская кампания вермахта.

Репортаж с выставки военных трофеев «Красная Армия в боях за неприкосновенность границ СССР». Журнал «Огонек». 1940. № 20 (20 июля).

Поэтому Сталин выжидал? Не исключал, что Великобритания и Франция заступятся за своего союзника и начнут боевые действия не понарошку, а всерьез? Тогда правильно было бы примкнуть к тем участникам конфликта, у которых имелось больше шансов на победу. Однако проходил день за днем, а Лондон с Парижем невозмутимо наблюдали за разгромом страны, которую обещали защищать. Бесконечно тянуть было нельзя, и в Москве наконец решились. 17 сентября Красная армия пересекла границу польского государства, что сразу подбросило дровишек в топку советско-германской дружбы. Не советско-польской, разумеется. В Москве были убеждены, что с Польшей покончено навсегда.

В политической риторике руководителей советского государства присутствовало нескрываемое удовлетворение в связи с крахом Второй Речи Посполитой. В лучшем случае ее именовали «бывшим Польским государством»{266}, а в худшем – «обанкротившимся», «внутренне несостоятельным» государством» и «уродливым детищем Версальского договора». Как не радоваться редкой возможности расправиться со своим заклятым врагом, причем чужими руками. По сравнению с трудной и кровопролитной польской кампанией вермахта, поход Красной армии в Западную Украину и Западную Белоруссию протекал с гораздо меньшими осложнениями.

Было четыре часа утра 17 сентября 1939 года, когда советские воинские части приступили к осуществлению приказа № 16 634, который накануне подписал Ворошилов. Группа советских войск, перешедших границу, включала 620 тысяч солдат, 4700 танков и 3300 самолетов. Это была могучая сила (кстати, существенно превышавшая военный контингент вермахта, ударивший по Польше с запада), которой поляки мало что могли противопоставить.

Поначалу они не поверили, что советские войска представляют для них такую же опасность, как германские. О существовании секретного протокола к советско-германскому договору о ненападении они не знали, а антифашистская позиция СССР была хорошо известна. Сразу после нападения Германии Варшава даже просила Москву помочь боеприпасами и оружием. Сейчас такого рода просьба воспринимается как наивная. Возможно, и тогда поляки не слишком верили в поддержку Советского Союза, однако не могли хотя бы не попытаться использовать подобный шанс, тем более что об этом заявил… полпред в Польше Николай Шаронов.

Министр иностранных дел Польши Юзеф Бек и полпред СССР в Польше Николай Шаронов. Июнь 1939 г.

Подробнее расскажем об этом эпизоде. В начале сентября в шифртелеграмме польским послам в Лондоне и Париже Юзеф Бек сообщал, что к нему явился советский представитель и спросил: «Почему вы не ведете переговоров с Советским Союзом о поставках?» Шаронов пояснил, что эта возможность реальна с учетом интервью, которое Ворошилов дал 27 августа{267}.

О чем шла речь в этом интервью? В основном о причинах срыва трехсторонних англо-франко-советских переговоров. Вполне понятно, что ответственность за это возлагалась на западных участников и Польшу. Однако, когда наркома спросили: «Не говорилось ли во время переговоров о помощи Польше сырьем и военными материалами?», он ответил таким образом: «Нет, не говорилось. Помощь сырьем и военными материалами является делом торговым, и для того чтобы давать Польше сырье и военные материалы, вовсе не требуется заключение пакта взаимопомощи и тем более военной конвенции»{268}.

Из этого можно было сделать вывод, что советские поставки реальны, нужно только попросить. Вопросы и ответы для интервью деятелей такого калибра, как Ворошилов, всегда официально утверждались. В СССР журналисты никогда не спрашивали «просто так» и не получали «просто так» ответы. Но и с учетом такой особенности Шаронов едва ли посмел бы инициативно прийти к Беку и, по сути, предложить ему обратиться к Москве за помощью. Следовательно, на этот счет полпред располагал поручением центра.

Напомним о том, что в первые дни сентября Москва не могла окончательно определиться. Было неясно, насколько эффективным окажется сопротивление Варшавы, вступят ли в войну Великобритания и Франция и как они в этом случае поведут боевые действия против Германии. Ясность пришла позднее, ближе к середине месяца. Тогда уже не вызывали сомнения превосходство вермахта и неминуемый разгром Польши, как и то, что англичане и французы этому не помешают. Объявив войну Германии 3 сентября, они ничего не сделали, чтобы перевести это «объявление» в практическую плоскость.

Но это, как говорится, «потом». Пока же дипломатический зондаж относительно поставок Польше представлялся вполне уместным. Бек был озадачен, однако поручил польскому послу в Москве Гжибовскому выяснить данный вопрос. Результат оказался вполне ожидаемым. 5 сентября Гжибовского принял Молотов и дал ему следующее разъяснение: «В 1939 году между СССР и Польшей было заключено торговое соглашение, которое советская сторона намерена в точности выполнять. Что же касается поставки из СССР в Польшу военных материалов, а также их транзита через СССР из других стран, то это маловероятно в данной международной обстановке, когда в войне уже участвуют Германия, Польша, Англия и Франция, а Советский Союз не хочет быть втянутым в эту войну на той или другой стороне и должен, в свою очередь, принимать меры по обеспечению своей внешней безопасности»{269}.

Между тем положение Польши становилось все более катастрофичным, и Бек снова и снова просил Гжибовского: «Пожалуйста, спросите Молотова, может ли Польша в этой трудной ситуации рассчитывать на: 1) закупки продовольствия, 2) закупки санитарно-гигиенических средств, 3) на транзит через советскую территорию военных материалов от союзников»{270}.

Наступило 17 сентября, и все встало на свои места. Польское правительство расценило действия Советского Союза как агрессию. Бек направил телеграмму в польское консульство в румынском городе Черновцы (в Северной Буковине, которая вошла в состав СССР в 1940 году):

Сегодня советские войска осуществили нападение на Польшу, перейдя границу в нескольких местах значительными силами. Польские части оказывают вооруженное сопротивление. С учетом того, что силы неравны, они отступают с боями. Мы заявили протест в Москве. Данные действия представляют собой классический пример агрессии{271}.

Консульству было поручено передать соответствующую информацию в польские миссии в Париже, Лондоне, Бухаресте, Риме, Вашингтоне и Токио.

Содержание советской ноты, подписанной Молотовым и переданной Гжибовскому Потемкиным 17 сентября (с этой целью посла подняли с постели в 2 часа ночи), известно. В ней назывались причины советского вторжения в интерпретации Москвы: в частности, необходимость позаботиться о «единокровных» украинцах и белорусах в условиях, когда «Варшава как столица Польши