разбирательство это ничем не закончилось. А через месяц она пришла со сломанными пальцами. Сказала, что крышку погреба уронила…

Захар выругался куда-то в сторону.

- И еще сказала, что если я опять жаловаться пойду, то и она на меня пожалуется. А как раз с Каблуковой мы… столкнулись. Из-за Ангелины… и я не стала. Я поняла, что смысла нет. Что им моя помощь не нужна. Глобальная. Вот раны там и синяки… Козулина…

В кабинете Людмилы открыты окна. И откуда-то с улицы доносился запах дыма и жареного мяса.

- Козулина… плохо, честно. Мы с ней сталкивались… кажется, тоже какие-то травмы, но если в памяти не отложилось, то ничего серьезного. Фамилия вот у нее приметная, а саму её вспомнить не могу. Извините. Величкина… а вот её хорошо помню. Шумное тогда дело было. Мужа её чуть не посадили. Как по мне, за дело. Так нехорошо говорить, но я была бы рада, если бы его посадили. Пил он. И поколачивал её постоянно. А она легкая такая, веселая. Хохотушка… другие обычно плачутся или стонут, а я ей ребра перебинтовываю, а она хихикает… шутит и хихикает.

Людмила покачала головой.

- Потом… когда отпустили, он приходил сюда. Ругаться пытался. Грозиться даже. Что это я на него клевету навела и обвинить обвинила. А он невиноватый. Кулаками тряс. Только я ему сказала, что я не его покойная супруга, и заявление написать не постесняюсь. Он и унялся.

- Видели его? Потом, позже?

- Нет. Вроде бы уехал… лучше у Зиночки уточнить. Она, если и сама не знает, то знает, у кого можно выяснить.

Правду сказала.

И с Зиночкой мы нашу прерванную беседу продолжим. И с её бабкой тоже.

Целый список вон есть, с кем побеседовать.

- Звягина… Звягина… извините, но нет. Не помню… Надежда… её-то, конечно, знаю. Она с Ангелиной сюда заглядывала. Библиотеку вот устроила. Для тех, кто болеет. Чтобы люди читали, образовывались… - Людмила робко улыбнулась. – Она полагала, что многие беды именно от недостатка образования. Такая… яркая девушка. Буквально горела изнутри. Ангелина называла её наивной идеалисткой. Они даже как-то поссорились…

- Почему?

- Не знаю. Подозреваю, что из-за Анатолия. Как-то Ангелина обмолвилась, что он из тех, за кого не стоит выходит замуж…

Вот тут я с ней согласилась.

Людочка же покачала головой:

- Пелагею тоже отлично помню. Красивая она была. Очень. Многие заглядывались… - Людмила задумалась.

- Муж…

- Замужем она не была. Кстати, это тоже странно. Здесь сильны старые порядки. И замуж спешат выйти пораньше. В семнадцать или восемнадцать. В двадцать – уже поздновато считается.

А Пелагее Самусевой было двадцать четыре.

- Она жила с матушкой и отчимом. Строгий мужчина. Самусевых в городе знают. Они хозяйство держат. Куры там, коровы, свиньи. И пчелы еще. Часто на рынке торгуют… кстати, сегодня тоже были. Я мёд покупала. Мёд у них отличный. Но уже… - Людмила бросила взгляд на часы. – Поздновато…

- Погоди, это такой звероватый мужик? – уточнил Захар. – С бородой.

- Он самый. Он, конечно, своеобразное впечатление производит…

- Мягко говоря.

- …но на деле очень достойный человек. Во всяком случае не пьет, да и не слышала я, чтобы руку на кого поднимал…

И наверное, по местным меркам это уже много.

- Знаю, что в храм ходит. Даже певчим при нем числится. Я не то, чтобы часто, но иногда заглядываю, - призналась Людмила. – Бабушка моя перед смертью очень уверовала. Так, что почти не выходила из храма. Каялась все… говорила, что много на ней грехов, что душу на небеса не пустят.

Щека Захара дернулась, но сказать он ничего не сказал.

- Но она тихо ушла. Спокойно. И мама сказала, что, видать, принял Господь её душу… и грехи, значит, отпустил. Мама вот избегала… такого.

- Какого? – интересуется Бекшеев.

- Абортов, как я понимаю, - Захар произнес это слово, и щеки Людмилы вспыхнули алым цветом. – Верно?

- Я… мама… мама после бабушкиной смерти как-то вот… сказала, что… тогда все иначе ведь было. Правила строже… запреты… но женщины все равно ходили. К знахаркам, к бабкам каким-то… в баню… были разные средства. И от них лишь хуже становилось. Всем.

Голос Людмилы подрагивает. А одна рука цепляется за другую. И кажется, что она прячет в этих руках нечто важное.

- Подтверждаю, - Захар разворачивает один из стульев и садится, лицом к спинке. Он кладет руки наверх и почти заслоняет себя от нас. – Это и сейчас есть. Дикость. Мне… приходилось сталкиваться с последствиями.

Я молчу.

Я не знаю, что сказать.

И Бекшеев взгляд отводит. Тема из тех, которые в обществе обсуждать не принято.

- Какие-то странные зелья… почти отрава. Или действительно отрава. Эти дичайшие рецепты с банею, когда потом ожоги по всему телу и сепсис. Или спицы, которые… в общем, я не осуждаю твою бабушку.

Людмила коротко кивнула и даже выдохнула.

- Она нарушала закон, - произнесла Людмила далеко не сразу. – Кстати… она говорила, что гадюк тоже использовали… я только сейчас вспомнила! Мама… погодите…

Людмила вскочила и прижала пальчики к вискам.

- Сейчас… мне тогда все эти беседы казались жутью жуткой… мерзостью невыносимой. Тоже была идеалисткой… потому что война – это одно, а здесь, в мирное время и так… дети счастье и все такое… потом уже… поэтому и разговоры. Точно. Мы с мамой сидели… она уже болела. Я помогала, но мы обе видели, сколь недолго ей осталось. И начали разговаривать. Много. Раньше ведь времени не было. Сперва у нее, потом у меня… а тут… вечерами… и про бабушку… про госпиталь. Мама сказала, что гадюки… их ловят… бабки вот эти, знахарки… иногда жир топят. Яд сцеживают. Что народные рецепты – далеко не всегда зло, что порой в них тоже и знание, и…

Людмила повернулась к окну.

Спина у нее узкая. И снова свет падает так, что она вся-то словно светится. И белый халат чем-то похож на крылья, за спиной этой узкой сложенные.

- Не о том… погодите, сейчас точно вспомню. Просто это сказано было вскользь, вот и… гадюки… яд гадюки разжижает кровь… и если так, то его можно использовать… распариться, разогреться, чтобы движение крови ускорилось, и…

- Это ведь опасно, - Бекшеев стискивает трость.

- Именно… мама и сказала, что безумно опасно. И что многие умирали. Что из-за тех, умерших, бабушка