Они проболтали до глубокой ночи. Ивэнь устала. Она извинилась и, шаркая ногами в домашних тапочках, пошла в спальню поискать капли для глаз. Ивэй махнул Джимми и пошел следом. Он сгреб в охапку жену сзади и сунул руку ей между ног. Она тихонько пробормотала: «Не надо, не надо, Ивэй, не сейчас». Ивэй сунул руку в другое место. «Нет, Ивэй, не надо, правда не надо». В ход пошла не только ладонь, но и пальцы, губы, язык. «Нет, Ивэй, нет, не сейчас». Ивэнь пыталась высвободиться. «Дай я хотя бы двери в спальню закрою. Ивэй, пусти». Ивэй знал, что Джимми все слышит.

Джимми сидел в столовой и слушал Ивэнь. Он лениво запрокинул голову на спинку кресла, и ему казалось, что над ним раскинулось восточноамериканское небо, усеянное звездами. Тайванец средних лет глубокой ночью задержался в престижном токийском районе, над головой на потолке столовой площадью больше десяти цубо[69] – звездное небо Америки, совсем как в юности, и он слушает жену своего друга. Пошатываясь, он нетвердой походкой вышел из их квартиры. Вывеска идзакая[70] по соседству была написана полными формами иероглифов, совсем как на Тайване[71], но у манекенов в витринах на месте головы были вопросительные знаки, похожие на рыболовные крючки.

Только-только лето сменило весну. Ивэй снова засобирался в Японию. Ивэнь, сидевшая рядом, слушала, как он общается с Джимми по телефону, и внезапно перестала понимать, о чем рассказывают в новостях, которые она смотрела.

Иногда Сыци звонила Ивэнь из Тайбэя в Гаосюн. Она говорила, как кипяченая вода: булькает полчаса, но ничего не понятно. Однажды мама Сыци полушутя-полусерьезно пожаловалась, что дочка никогда не звонит домой, и у Ивэнь, присутствовавшей за столом, окаменело лицо. В следующий раз, когда Сыци звонила, она тем более не осмелилась расспрашивать, как школа, как одноклассники, как здоровье и настроение, чтоб не уподобляться ее матери. Она знала, что Сыци не хочет, чтобы ей докучали расспросами, но не знала, а чего же та хочет. Сыци каждый раз булькала по телефону, вещала про то, какой сильный дождь в Тайбэе и как много у нее домашки, но если бы кто-то попросил описать конкретно дождь или домашние задания, она не смогла бы, словно все рассказы о жизни тайбэйских школьников были почерпнуты из телепередач. Ивэнь смутно чувствовала, что Сыци замалчивает какую-то драму, скрывает гнойную рану, которую и сама не в состоянии охватить взглядом. Однако разузнать ничего не получалось, потому что стоило спросить, как Сыци тут же принималась рассказывать о дожде. Только один раз Сыци произнесла одну фразу, когда описывала, насколько сильным был дождь: «Словно бы Бог окатывает тебя с ног до головы из таза». Тогда Ивэнь показалось, что Сыци уже примирилась с этой воображаемой травмой.

Итин звонила очень редко, а приставать к ее матери Ивэнь было как-то неловко.

Ивэнь не любила лето. Хотя никто не спрашивал ее, но ей всегда казалось, что все вокруг с подозрением относятся к ее высокому воротнику, и она чувствовала, что вопросительные знаки в форме когтей напоминают крючки, жаждут зацепиться за этот высокий воротник.

В этот раз, когда они приехали в Токио, Ивэй по традиции снова заказал в суши-баре суши навынос. Красная лаковая посуда с золотой росписью все так же напоминала ей Ивэя, но они уже столько раз заказывали бэнто, что пустые коробки громоздились одна на другую и в косых лучах заходящего солнца выглядели весьма жалко. Чем чаще повторяется какой-то сюжет, который требует тонкой манеры письма, тем скучнее он становится. Ивэнь подумала, что когда ей будет сорок, то Ивэю уже исполнится шестьдесят, и тогда он уже вряд ли будет домогаться ее, но не исключено, что продолжит поколачивать. Хотя одни только побои еще куда ни шло. Куда лучше, чем когда утром тебя имеют, а вечером избивают. При этой мысли она заплакала, и слезы упали на пол, брызнув на пыль на полу. Даже пыль выглядела омерзительно.

Сегодня Ивэй и Джимми не пили, просто весь вечер проговорили про переизбрание Ма Инцзю. Ивэнь услышала, как муж ее окликнул, и в глазах появилось выражение неподдельного ужаса. Джимми поблагодарил Ивэнь за теплый прием и спросил у Ивэя, не проводит ли тот его. Ивэй со смехом сказал, что это напоминает проводы девушек до дверей общаги.

Как только Джимми вышел на улицу, то зажмурился от ветра, порыв горячего воздуха раздувал рубашку поло, выгибал его слабую поясницу. Ивэй по-дружески приобнял Джимми за шею, неосознанно демонстрируя, что он выше его физически и во всех остальных отношениях. Джимми прищурившись посмотрел на Ивэя и на английском спросил: «Бро, ты ее бьешь, ведь так?» Ивэй не успел выключить улыбку. Что ты такое говоришь? Ты ее бьешь, да? Ивэй отпустил его шею и коротко бросил: «Я сюда летел не для того, чтоб ты меня поучал». Джимми толкнул его. Глядя на белоснежный воротник рубашки приятеля, он вдруг представил, как Ивэнь с трудом заталкивает ком грязной одежды в стиральную машинку, и только потому не стал прижимать его к стене. «Это вообще не круто, бро. Ты по-другому никак не можешь разобраться?» Ивэй не стал в ответ толкать Джимми, он просто врос в землю так, чтобы его невозможно было сдвинуть ни на миллиметр, и процедил: «Не твое дело!» – «Твою ж мать, ты и впрямь сволочь, возомнил, что она такая же, как все предыдущие девицы, которые брали деньги и молчали в тряпочку? Она ж тебя действительно любит». Ивэй помолчал немного, словно размышлял над словами Джимми, а потом улыбнулся и сказал: «Я видел, как ты на нее пялишься». – «Что за хрень ты несешь?» – «Я говорю, что видел: ты пялился на мою жену, как раньше в университете ты всегда увивался за теми же девчонками, что и я». В этот момент лицо Джимми напоминало отработанный конденсат, который капает из каждого кондиционера. Кап-кап-кап. Джимми вздохнул. «Ты еще больший мерзавец, чем я думал». С этими словами он повернулся и ушел. Только тут Ивэй понял, что на улице целые толпы людей, солнце падает на темные волосы азиатов и все головы кажутся очень гладкими и уступчивыми. Джимми в мгновение ока исчез из виду.

Ивэнь познакомилась с Джимми на вечеринке после свадебной церемонии. Церемония для наших родителей, а мы повеселимся на вечеринке. Ивэю нравилось произносить местоимение «мы», он говорил его едва ли не по буквам: на «м» вытягивал губы трубочкой, как для поцелуя, а на «ы» расплывался в улыбке. Ивэй такой обаяшка.

На свадьбу были приглашены официальные лица и СМИ, ну и ладно. Когда Ивэнь с Ивэем пошли заказывать свадебное платье, то Ивэнь, сияя от радости, нарисовала фасон, который придумала: простой лиф, пышная юбка с воланами, на спине жемчужные пуговки. «Не знал, что ты умеешь рисовать». – «Ты обо мне многого не знаешь». Рука нырнула за пояс ее брюк. «Когда же ты мне позволишь узнать?» – «Вот ты испорченный!» От смеха карандаш в руке затрясся, и количество воланов на юбке увеличилось. Когда Ивэй вернулся домой, его мать взглянула на эскиз и сразу же сказала, что такое платье не пойдет. «Она просто выставляет грудь напоказ». В итоге фасон изменили на платье в стиле «русалка», кружевное, с высоким воротником и длинными рукавами. Ивэнь попробовала сопротивляться, но потом решила: «Да и пускай. Свадьба – это всего один день. А потом я смогу носить то, что мне нравится, а дома хоть голой ходить». При этой мысли она прыснула со смеху, и от смеха ресницы, словно революционный отряд, окружили глаза, и глаза утонули в них.