друг друга; то, что для одного яд, для другого еда. Я только что думал о том, почему ваши ученые идут на такие трудности, чтобы выращивать это органическое зерно, – я показал на экран, – тогда как, очевидно, ваша наука так развита, что способна синтезировать пищу. Это совершенный, но одновременно простой пример взаимосвязи функций, о котором я говорю.

Ваши люди, ваши животные, как и наши, вдыхают кислород и выдыхают двуокись углерода. Ваш фортлик, как и любое наше растение, вдыхает двуокись углерода, разлагая его на углерод, из которого строит свою ткань, и кислород, который он, как бесполезный выдыхает. Без этой постоянной поставки кислорода люди и животные вымерли бы. Точно так же и со всеми остальными процессами жизни – у нас, как и у вас. Ты понимаешь это, Налина?

– Хьюла. – Она смотрела мне в глаза, и в ее глазах неожиданно заблестел озорной смех. – Когда ты задумчив и поглощен, как сейчас, твое лицо, оно бледное и красивое, как у тафета, но одновременно смуглое и сильное, как у суранита. Эта комбинация волнует меня.

Мне захотелось отшлепать ее за это, но я решил не обращать внимания.

– Мы тоже идем по узкому, без перил мосту, над бездонной пропастью, которая черна забвением и смертью нашей расы. Раньше этот мост был так широк, что мы не видели его границ… Даже тогда наша безопасность зависела от равновесия между нашими потребностями и их удовлетворением, но мы не думали об этом и не старались поддерживать это равновесие. За нас это делала природа, и мы считали, что природа будет это делать всегда.

Теперь высокий лоб Налины был задумчив, она стала очень внимательно слушать. Я снова с чувством покалывания ощутил ее красоту – красоту другого мира.

– Природа, – продолжал я, стараясь сохранить самоконтроль, – снабдив нас изобилием, по-прежнему заботится о нас. Она бывала жестока и очень мудра: когда растения или животные превосходили друг друга по численности и нарушали равновесие, она восстанавливала его засухой или наводнениями, катастрофами или эпидемиями, вплоть до уничтожения одних видов и создания других, новых.

– Почему ты говоришь эб этом в пошлом? – спросила девушка.

Я ответил не сразу. Когда лузан поднялся на одну из больших волн, покрывающих всю равнину, я увидел вдалеке площадку, свободную от зерна. Казалось, эта площадка ограждена серой каменной стеной, с одной стороны было длинное серое здание, расположенное параллельно дороге, и на этой площадке шла какая-то оживленная деятельность.

– Почему, Хьюла, – снова спросила Налина, – ты обо всем говоришь так, словно это было когда-то?

– Потому что, как незрелые дети, мы стали считать себя умнее той, что воспитывает нас. На всей поверхности Земли мы стали вмешиваться в планы природы. Мы взялись за запасы, которые она заготовила для нас на случай нужды, и стали тратить их впустую. Мы стали брать от других форм жизни на поверхности нашей планеты гораздо больше, чем давали им. Мы изменили даже продолжительность жизни, назначенную нам природой, изменили соотношение между жизнью и смертью – не для блага расы, но для собственного удовольствия. Мы так нагрузили противоположную нам чашу весов, что почти не осталось шанса на восстановление равновесия, и природа отказалась от усилий его поддерживать.

* * *

Теперь мы были ближе к огражденной площадке, которая меня заинтересовала. Животные внутри ограды убегали от нескольких тафетов, работавших среди них. Я видел, как поймали одно маленькое животное и потащили в закрытое помещение.

– Кто они? – воскликнул я.

– Тивры, – сообщила Налина мернианское название. – Их шкуры идут на кожу, из которой вся наша одежда и наши канаты.

Она назвала их «тивры», но я знал их под другим названием. Большинство непрофессионалов считает, что все доисторические животные были гигантскими рептилиями мезозойскй эры, динозаврами, трицератопсами и царем их всех тираннозавром. Действительно, такие животные бродили по поверхности Земли четырнадцать миллионов лет назад, но ледниковый период, начавшийся за пятьсот тысяч лет до рождения Христа и закончившийся примерно за пять тысяч лет до новой эры, тоже доисторический. А по ископаемым находкам мы знаем, что фауна того периода была скорее миниатюрной, чем большой. У наших сегодняшних млекопитающих были маленькие предки, как эогиппусы и, как эти тивры, олени были не крупнее наших сегодняшних детенышей оленей, их взрослые рога – шишки за ушами; наши лишенные воображения палеонтологи назвали их Dicroreri.

Жители Мернии – миниатюрные люди, в том числе и тафеты, невзирая на их крылья. Два образца их животной жизни, которые я видел (я подозревал тогда и знаю сейчас, что их только два), это миниатюрные млекопитающие, жившие на поверхности земли в конце плейстоценового периода, но потом вымершие.

Я посмотрел на жезл Налины у нее за поясом. На его конце, безусловно, солнце и девять планет. Откуда эти обитатели подземелья могут знать, как устроена Солнечная система? Конечно, они иногда выходят на поверхность, но кажется совершенно невозможным, чтобы жители нашего неба казались им такими важными, чтобы стать символом их автаркии.

Во всем этом скрывается тайна их происхождения. Ответ мучительно таился на краю сознания, но ускользнул, когда Налина вернула меня к разговору.

– Хьюла, ты, кажется, в отчаянии от ситуации в вашем Верхнем Мире, но мне он по сравнению с Мернией кажется настоящим раем.

– Я не удивляюсь. – Мой мозг все еще был занят проблемой этих Dicroreri. – Нет, не удивляюсь.

– Вы начинали с изобилия, и у вас еще много остается. Наша вселенная закрыта, она ограничена четырьмя стенами, потолком и дверью большой пещеры. Ничто не может проникнуть сюда, кроме воды, которая питает фортлик. Ничто не может выйти. Но наш Народ выжил тысячи слунит.

– Это все, что вы делали, – ответил я. – Выживали. Вы не знали личего лучше, поэтому соглашались, чтобы управляли вашими мыслями, всеми вашими действиями, всеми минутами вашего бодрствования и сна, вы соглашались на такие строгие законы, что за их нарушение есть только одно наказание – смерть. Вы не хотите быть индивидами, самостоятельными существами, но только клетками социального организма; вы не вольны жить, любить и даже ненавидеть так, как хотите. Тебе не понять, какой отвратительной кажется мне эта жизнь, как она отвратительна каждому, кто знает Верхний Мир.

– Мы рабы, Хьюла. Но мы живем. Вы свободна, и ваша раса идет к исчезновению.

– Еще нет, – ответил я. – Мы еще можем спастись.

– Как, Хьюла, как?

– Свернув со своего безрассудного курса. Разумно сохраняя то, что осталось от щедрости природы. Восстановив наши отношения с окружением и друг с другом, восстановив равновесие, о котором я говорил. Вспомнив, что, как раса и как