именно бумаги Рылеева? Это была ее воля или чья-то чужая? Допустим — Пушкина? Подозрение обожгло меня. Его интересовали эти бумаги, он искал их! И он явно как-то влияет на Каролину, коли сумел забрать архив у нее. Вдруг, это он ее подговорил?

Нет, слишком коварная интрига для поэта.

Я осадил себя. Только что я признал за Пушкиным благородство и дружеское чувство и тут же приписал ему чудовищную интригу! Нет, такое подозрение могло родиться лишь в самом воспаленном воображении. Собаньская вероятно действовала по указанию своего многолетнего любовника — генерала Витта. Ведь именно ему принадлежит слава изобличителя участников Южного общества бунтовщиков. Генералу этой славы мало, и он продолжает охоту за их наследством — вот такому человеку можно приписать любое коварство. Собаньская зависима от него, подчинена ему, и она рассказала ему о моей любви к ней? Если так, то все пружины для получения архива были у него в руках. Но Витта теперь нет в Петербурге, значит, Каролина самовольно отдала бумаги Пушкину?

Опять этот несносный Пушкин! Всюду — он, все совершается с его участием! Или это я думаю о нем больше, чем следует? Кажется, уже я определил его поступок как благородный. Он спас меня!

А вот Каролина, отдав архив в чужие руки, могла решить мою судьбу, погубить меня окончательно! И это ее не остановило. Она нарушила мое доверие, обратив его в разменную монету. Тут любой поступок Пушкина меркнет перед предательством Каролины. Она никак меня не ценит. И если примет меня сегодня у себя, то лишь по долгу — отрабатывая полученный приз. Каково же мне — знать, что любовь куплена на срок и, как только он истечет, — она прогонит меня.

Что ж делать? Ждать этот удар или самому вперед разрубить этот гордиев узел? Но ведь она, должно быть, вынуждена была так поступать?..

— Ванька! — позвал я, все еще не придя к решению. Ванька явился в ту же секунду. — Ты под дверью, подлец, стоял?

— Никак нет, Фаддей Венедиктович. — К вам барин. Я доложить пришел.

— Какой барин?

— Не знаю.

— Так зови, сейчас узнаем.

Если б взялся гадать — вовек не догадался — на пороге возник Мордвинов.

— Здравствуйте, Фаддей Венедиктович, — сказал он и сделал успокоительный знак рукой.

— Доброе утро, — сказал я, решив не называть его при слуге по имени, коли он сам не отрекомендовался.

Помощник Бенкендорфа дождался, когда Ванька ушел, и поплотнее закрыл за ним дверь.

— Что-то случилось, Александр Николаевич? Иначе — зачем вы здесь?

— Случилось. Я должен вас предупредить.

Я мысленно перекрестился.

— Вы опасаетесь ареста?

— Вашего.

— А своего? Ведь мы вместе…

— Нет, это другое. Это из-за пани Собаньской.

— Причем здесь Каролина? Что вы о ней знаете? Вы следили!

— Ну конечно, я в первый же раз, как вы забрали у меня описи, проследил вас до ее крыльца. И после характер потребованных вами документов подтвердил, что интерес имеет польские корни.

— Вы заметили, что за мной еще кто-то следит?

— Нет, дело хуже. Я в Третьем отделении услышал разговор Собаньской и Александра Христофоровича. Он спешил, и они говорили на ходу, как раз проходя мимо моей двери. Госпожа Собаньская сказала: «Непременно вызовите Булгарина в это время — тогда я смогу потребовать нужные бумаги, и он отдаст. Тянуть нельзя!». Генерал ответил: «Я сейчас еду во дворец, оттуда пришлю записку и приставлю к нему своих людей».

— Не может быть! — растерялся я. Врать Мордвинову смысла нет, но как это может быть правдой?

— Они прошли мимо, Собаньская посмотрела на меня, но виду не подала, что меня знает.

— Вы знакомы?

— Нет, не подала виду, что знает о моем участии в деле с документами Рылеева.

— Она не знает.

— Верно?

— Клянусь, Александр Николаевич, я ее в это не посвящал. Зачем бы?..

— Кто вас знает, Фаддей Венедиктович! Я ваших дел не понимаю, и зачем вы связались с этой опасной женщиной… Я вас вчера хотел предупредить — да не успел.

— Как все это понимать?

— Она — агент Бенкендорфа и строит вам ловушки. Но я не понимаю: после того, что мы с вами натворили — какие еще ловушки нужны… и почему она отдала все документы из дела Рылеева обратно? Ведь одного из них было достаточно, чтобы изобличить вас и, затем, меня. О каких еще бумагах они говорили?

— Этого я вам не скажу, достаточно, что я сам понимаю — о чем речь… Как все запуталось…

— Будьте осторожнее, Фаддей Венедиктович, умоляю вас. Мы ведь на одной ниточке висим!

— Не беспокойтесь, даже если я пострадаю, вас это не коснется, раз до сих пор не коснулось… Спасибо за предупреждение, Александр Николаевич.

— Еще одно. Во всем этом как-то замешан Пушкин.

— Пушкин везде замечен, — пробормотал я каламбур.

— Александра Христофоровича он очень интересует. Генерала волновало ваше сближение с Александром Сергеевичем. Только я так и не понял: опасается он вашей дружбы или, наоборот, ищет в ней выгоды. Его беспокоит, что вы перестали встречаться открыто, Бенкендорф подозревает скрытые сношения между вами. На меня злился, что я допустил оплошность в том разговоре о русской и немецкой партии, дескать, вы, Фаддей Венедиктович, догадались о его интересе к Пушкину и решили продолжать дружбу тайно. Госпожа Собаньская тут появилась неслучайно, мне кажется. Она ведь была любовницей Пушкина, когда он отбывал ссылку в Одессе.

— Спасибо еще раз, Александр Николаевич, — честно говоря, я уже устал всех этих открытий, и мне хотелось остаться одному.

— Полагаюсь на ваш здравый смысл, — Мордвинов откланялся.

Я бы на месте Александра Николаевича не полагался на то, чего сам хозяин не видит. У меня буквально кружилась голова. Я присел, закрыл глаза. Хотелось плюнуть на все, но ведь я не успокоюсь, пока не пойму — что происходит?

Итак. Собаньская добилась моей помощи «в деле польских заговорщиков». Если ее целью была провокация, то дело сделано — берите меня тепленьким и тащите в крепость. Вместе с взяточником Мордвиновым. Однако — мы на свободе. Тогда Каролина делает второй заход и, по утверждению Мордвинова, по сговору с Бенкендорфом она заставляет отдать ей архив Рылеева. Но отдает его не генералу, а Пушкину, который возвращает архив мне. Так для кого она брала архив: для Пушкина или Бенкендорфа? Кого из них (кроме меня) она обманывает? Вчера удивительным образом сошлись и внезапный вызов к генералу, и визит поэта в салон, где до этого он за месяц ни разу не был. Кто меня дурачит?

Зачем после удачной провокации затевать для того же результата другую? Голова у