– Хорошо, дорогой друг, – потеплел отечески Иосиф Виссарионович.– Теперь у тебя, может быть, все?

– Нет, – завихлял всем телом Лаврентий Павлович. – Есть ещеодин маленький вопросик, но не знаю, стоит ли тебя им беспокоить. Ты знаешь,артист Гога Меловани, который играл тебя в самых лучших наших фильмах, всевремя работает над собой и утверждает, что может так тебя сыграть, что никто несумеет вас отличить.

– Да? – переспросил Сталин. – Никто не сумеет нас отличить?И что же ему для этого нужно? Может быть, ему нужен хороший грим?

Почувствовав в его тоне внезапную настороженность, ЛаврентийПавлович решил пока не выкладывать основной план использования Меловани длясвоих оригинальных целей и замять этот вопрос. И сказал только, что артистуМеловани, как он сам считает, для того чтобы вжиться в образ товарища Сталина,необходимо создать бытовые условия, приближенные к условиям, подходящим длятоварища Сталина, и потому он просит, нельзя ли ему пожить немного на дачетоварища Сталина, допустим, на озере Рица?

– Вжиться в образ товарища Сталина? – Сталин изобразилгримасу недоумения и стал качать головой влево-вправо, как бы обсуждая с самимсобой разные варианты. – Товарищ Меловани хочет вжиться в образ товарищаСталина и пожить, как товарищ Сталин? А товарищу Сталину так надоело жить, какживет товарищ Сталин, что он, может быть, хотел бы вжиться в образ товарищаМеловани и пожить так же беззаботно, как живет товарищ Меловани.

Он бросил ножницы на землю, скинул брезентовую перчатку,достал из кармана трубку, стал ее набивать. Набивал долго и молча. Досталспички. Прикурил. Руки его при этом дрожали. Пустил несколько колец в носЛаврентию Павловичу (Лаврентий Павлович втянул в себя эти кольца открытым ртом,изображая полное удовольствие). – Значит, – повторил, – вжиться в образтоварища Сталина… Ну что ж, – покивал головой. – Если хочет вжиться в образтоварища Сталина, пусть начнет с Туруханской ссылки.

Иосиф Виссарионович проводил гостя почти до самых ворот и,прощаясь, напомнил:

– Завтра, в это же время, ты будешь здесь вместе с этимкнязем, или я отстригу тебе нос.

И повторил:

– Завтра, в это же время.

Что-то похожее с Чонкиным уже было. Он сидел на гауптвахте,не сильно этим томясь. Если и беспокоился, то только о том, кто тамприсматривает за лошадьми. О том, что нависла над ним опасность очередногопоказательного суда, он не знал, а перспектива провести на губе несколько днейего не беспокоила. Поэтому жил – не тужил. Но вдруг вечером его перевели водиночку, и не простую, а офицерскую. Где кровать стояла пружинная с матрацем,подушкой и свежими, крахмальными (на таких Чонкин в жизни не спал) простынями.Рядом – табуретка и тумбочка, а в тумбочке – Устав караульной и гарнизоннойслужбы и «История ВКП(б)», сочиненная, как говорили, лично товарищем Сталиным,по скромности не указавшим своего имени.

На ужин принесли рисовую кашу с двумя котлетами, с белымхлебом, маслом, да еще и кисель. Чонкин удивился и стал думать, что бы этозначило. И по логике простого ума подумал, что если начальство так его,маленького человека, решило побаловать, то вряд ли для чего-то хорошего. Тем неменее утром он с удовольствием съел картофельное пюре с жареной колбасой итолько собрался пить какао с американскими галетами, как дверь резкорастворилась, и в камеру вошли трое: начальник Смерша полковник Гуняев,начальник караула старший лейтенант Любочкин и незнакомый офицер с четырьмязвездочками на погонах. Они вошли так резко и зловеще, что Чонкин съежился,решив, что сейчас будет расстрел. Потом вскочил и вытянул руки по швам.Вошедшие смотрели на него, он смотрел на них. Вдруг Гуняев странно улыбнулся ичто-то спросил.

– Чего? – переспросил Чонкин.

– Как спалось, спрашиваю? – повторил Гуняев.

– Нормально, – Чонкин пожал плечами.

– Нормально, говорит, спалось, – обернувшись ксопровождающим, Гуняев заулыбался так радостно, как будто это ему хорошоспалось. – Но вы какао допейте, а потом вот… – Он щелкнул пальцами, и изкоридора появился незнакомый Чонкину солдат с ворохом какой-то одежды, которуюон положил на койку, а сапоги поставил рядом.

– Мы выйдем, – сказал Гуняев, – а вы допивайте. Потомпереоденьтесь. Ну, еще минут пять у нас есть.

Он попятился, все так же странно поглядывая на Чонкина иулыбаясь. И остальные вышли, тихо прикрыли за собой дверь. Чонкин смотрел наодежду, не представляя, что это все ему. Новые трусы и майка. Галифе,гимнастерка, фуражка – все офицерское, но с солдатскими погонами. Хромовыесапоги вместо ботинок и носки вместо портянок. Удивившись и немного подумав,стал он это натягивать на себя, про какао забыв.

– Ну вот, – появился снова Гуняев и оглядел Чонкина взглядомпортного. – Ну вот и хорошо. Фуражка великовата. Но вы ее так плотно ненатягивайте. Пусть свободно сидит. А остальное прямо словно по мерке. Да, амедаль ваша где? – вдруг спохватился он. – Да вот она, что ж вы… давайтеперекрутим со старой гимнастерки на эту. «За освобождение Варшавы» награда маленькая,но почетная, битва за Варшаву, все знают, была нелегкая. А что же это у васгвардейского значка нет? Мы же гвардия. Подождите. Вот, – он снял с себя иукрепил на груди Чонкина и значок «Гвардия», после чего отступил назад ипосмотрел на Чонкина, как на картину.

– Ну ладно, – сказал он не очень уверенно, – ладно. А теперьпойдем. То есть поедем. Сначала пойдем, а потом поедем. – Ему показалось, чтополучилась шутка, и он засмеялся.

Вышли на улицу к ожидавшему «Виллису». Шофер включилскорость, машина запрыгала по булыжной мостовой, выкатилась за город и черезпятнадцать минут подкатила к стоянке самолетов, где у расчехленного штурмовикастояли командир полка полковник Опаликов в кожаной куртке и в шлемофоне, дванезнакомых Чонкину генерала (знакомых генералов у него вообще не было) имеханик Лешка Онищенко, который был настолько потрясен случившимся, что, когдаЧонкин сказал ему «здравствуй», прокричал в ответ: «Здравия желаю, товарищ!..»– и замолчал, не представляя, какое звание к Чонкину может быть сейчасприложимо.

Впрочем, другие тоже были удивлены, потрясены, ошеломлены,прослышав, что рядовой Чонкин должен быть немедленно доставлен в Москву поприказу лично… можно ли это себе представить?.. какой-то Чонкин – и по приказулично Верховного главнокомандующего! Все были озадачены: зачем товарищу Сталинупонадобился такой необычный кадр? Однако армия есть армия, там лишних вопросовне задают и приказы исполняют беспрекословно.