Когда приказ и разъяснение дошли до военно-воздушной армии,в которой служил Чонкин, начальник Смерша полковник Гуняев позвонил комендантамвсех гарнизонов, где армия располагалась, и попросил представить списки задержанныхсамовольщиков. В одном из списков он второй раз после доноса Митюшкинанаткнулся на фамилию «Чонкин». Случай с Чонкиным был самым для показательногосуда подходящим. Самовольная отлучка, пьянка, связь с местным населением исомнительные высказывания. Гуняев подумал, что и фамилия Чонкин для судаподходящая, запоминаемая. Полковник вызвал к себе председателя военноготрибунала Сукнодерова и приказал подготовить дело Чонкина к слушанию.Председатель знал свое дело хорошо, он никогда и не помышлял считать себянезависимым судьей, напротив, всегда в разговорах с начальством именно то иподчеркивал, что никаких самостоятельных приговоров, кроме как по самой ерунде,не выносил и выносить не собирается. И хотя Гуняев время от времени пенял ему инапоминал, ты, мол, судья и подчиняешься только закону, на что Сукнодеровотвечал, что желание начальства для него и есть закон и он ему подчиняется.Впрочем, тут же добавлял: шучу, шучу.

– На какой срок будем тянуть? – спросил Сукнодеров.

– Пару лет залепи ему, и хватит, – сказал Гуняев. – Жалкопарня, – вздохнул он и возвел глаза к небу: – Все-таки фронтовик.

Следователь Плешаков принял дело и для проформы запросилсоответствующие инстанции по поводу чонкинского прошлого. И вот, представьтесебе, дорогой, уважаемый, терпеливый читатель, все повторилось, что былораньше. Запрос ходил по инстанциям и адресам, какие-то безликие и бесшумныелюди с гусиными походками носили его в папках по коридорам и кабинетам, послечего заглядывали в архивные каталоги и писали свои резюме. Сравнительно скорозапрос обернулся докладом об оперативной проверке, в результате которойустановлено, что Чонкин-Голицын Иван Васильевич, 1919 года рождения, русский,беспартийный и неженатый, бывший рядовой воинской части 249814, в 1941 году привлекалсяк уголовной ответственности за дезертирство, измену родине, вооруженный разбой,попытку отторгнуть и передать врагу часть советской территории и объявить себяцарем. Был осужден, но, пользуясь неразберихой военного времени, каким-тообразом избежал наказания.

Ну конечно, когда все это случилось, нижние сотрудники ТехКому Надо поняли, что поймали слишком большую птицу, чтобы самим решать еесудьбу. А лично полковник Гуняев подумал, что, может быть, тут ему и забрезжилшанс стать до времени генералом. Поэтому он расписал это дело наилучшимобразом, употребив все свое литературное дарование, а оно у него было (втайнеот сослуживцев он пописывал стишки, и очень даже недурные, о родине, природе,любви к домашним животным и впоследствии стал членом Союза писателей СССР).Оформив дело, Гуняев отправил его наверх, а верхние люди передали дело тем, ктоеще повыше, и, наконец, дело поднялось высоко-высоко и достигло самого главногочеловека из Тех Кому Надо, а именно и опять-таки все того же ЛаврентияПавловича Берии.

Представим себе, что летним солнечным утром ЛаврентийПавлович проснулся после замечательной ночи, проведенной с прекраснойнезнакомкой, пойманной его адъютантами на улице Горького. Незнакомка сперва, неразобравшись, в чем дело, плакала и просила: ой, дяденька, отпусти, меня мамказаругает, а потом, когда поняла, кто этот дяденька, пришла в дикий восторг и вовремя секса кричала: «Ой, кто же меня дерет! Люське расскажу, не поверит!» Емуэти выкрики очень понравились, он смеялся. Но утром, выдав ей двадцать пятьрублей из собственного бумажника (он был человек честный и казенные деньги наличные нужды не тратил), предупредил: «Расскажешь Люське, пропадешь, и мамка неузнает, где могилка твоя». После чего принял холодный душ, закутался в шелковыйхалат и сел завтракать.

Завтрак его был скромный, состоял из апельсинового сока,рисовой кашки с медальончиками из нежнейшего мяса. Подавала ему пищу егодомоправительница, что-то вроде дворецкого в юбке. Прежде чем попасть на этудолжность, Капуля, как называл ее Лаврентий Павлович, подверглась очень жесткойи детальной проверке. Специальные службы выясняли, кто были ее мама с папой,бабушки с дедушками, не была ли она под судом, в плену, на оккупированнойтерритории, не состояла ли на психиатрическом учете, не имеет ли родственниковза границей. На все она дала исчерпывающие ответы, представила необходимыесправки, доказала свой довоенный стаж в системе Тех Кому Надо и в конце концовстала самым доверенным лицом в обслуге Лаврентия Павловича. Она у него была и секретарь,и домоправительница, и официантка, а время от времени выполняла личные заданияхозяина агентурного характера. И, пожалуй, из живых людей никто на свете, кромеглавы американской разведки мистера Алена Даллеса и, разумеется, автора этихстрок, до поры до времени не знал, что под именем Капитолины Горячевойскрывалась матерая шпионка, когда-то немецкая (Курт), а теперь американскаяКаталина фон Хайс.

За завтраком Лаврентий Павлович прочел свежий номер газеты«Правда», затем проглядел несколько протоколов допросов, это чтение доставлялоему огромное удовольствие. Особенно его увлекали признания крупных партийных игосударственных деятелей, лиц когда-то толстых, самодовольных и надменных, атеперь ничтожных и жалких, торопливо сознававшихся в том, что они вредилигосударству, готовили покушения на товарища Сталина и других членов советскогоруководства, выводили из строя разные механизмы, отравляли колодцы и прятали вдуплах деревьев или мусорных баках микропленки со шпионскими донесениями своимзаокеанским хозяевам. Читая подобные протоколы, Лаврентий Павлович легкопредставлял себе, как добывались такие признания, и от этого представления емустановилось тепло на душе. В таких случаях он часто и беззвучно смеялся, аКаталина фон Хайс заглядывала через его плечо в читаемый текст и тоже тихосмеялась, радуясь тому, как коммунисты ловко уничтожают сами себя.

Принятие пищи и чтение прерывалось телефонными звонками.Кроме прочих, ему звонил глава государства Михаил Иванович Калинин. Формально исогласно Конституции государства Михаил Иванович был в этом государстве высшимдолжностным лицом и мог кого угодно поставить на высокую должность, сместить снее, наградить, казнить или помиловать. Формально он мог снять с поста дажесамого Сталина или лишить его звания генералиссимуса. На самом же деле МихаилИванович был бесправнейшим человеком и даже собственную жену не мог защитить отареста. Но позволял себе хлопотать за нее и сейчас обращался с нижайшейпросьбой:

– Лавруша, дорогой, пожалуйста, освободи ее. Ты же знаешь,она ни в чем не виновата.