– Мне так кажется, и это так и есть, – ответил ЛаврентийПавлович. – Роза есть замечательное и во всех смыслах совершенное чудо природы.Но ты, я так думаю, даже большее чудо природы, чем все розы на свете.

Сталин поморщился:

– Не надо, Лаврентий, быть подхалимом. Ты знаешь, что лестия не люблю. Но я рад, что насчет роз ты со мной согласился. Я не люблюльстецов, но еще больше не люблю тех, кто со мной не соглашается. Асовершенство этого цветка, Лаврентий, заключается в том, что он не толькобезумно красив, но и колюч. Достоевский говорил, что красота спасет мир, и я сним согласен. Однако красота спасет мир и сама спасется, только если будетколючей. Ты понимаешь это, Лаврентий?

– Так точно, – согласился Лаврентий Павлович и закивалголовой: – Я это понимаю, очень хорошо понимаю.

– Ничего ты не понимаешь! – махнул ножницами Сталин. – Тывообще мало чего понимаешь и поэтому никогда не сможешь быть великим политиком.Ты можешь быть только кем-то при ком-то, но сам руководить государством,особенно большим государством, особенно таким государством, как нашегосударство, ты никогда не смог бы.

– А мне это не нужно, Коба, – убежденно сказал ЛаврентийПавлович. – Мне это совершенно не нужно. Великим государством должен управлятьвеликий человек. А я человек не великий. Но я такой человек, который, будучипредан великому человеку, может помогать великому человеку успешно управлять великимгосударством.

– Ну ладно, ладно, – удовлетворился Иосиф Виссарионович. –За что я тебя уважаю, Лаврентий, так это за скромность. У тебя есть что-то мнедоложить или ты просто так приехал посмотреть на мои розы? Если посмотретьрозы, то ты их уже посмотрел, понюхал и можешь уезжать, а если есть дело, тодоложи.

Лаврентий Павлович доложил. О разных текущих делах, какмелких, так и крупных. Среди крупных были донесения разведки о том, чтоамериканцы испытали в пустыне Невада какую-то очень большую бомбу. О возможномприменении ее в войне с Японией. Лаврентий Павлович показал ИосифуВиссарионовичу шифровки, полученные от разведчиков, и записку академика ИгоряКурчатова, в которой полученные сведения оценивались как достоверные, анамерения Соединенных Штатов как очень серьезные. Курчатов напоминал Сталину,что атомная бомба, как уже неоднократно докладывалось, очень перспективноеоружие, она будет обладать ни с чем не сравнимой разрушительной силой, и вбудущей войне победит тот, у кого будет такое оружие. Иосиф Виссарионовичтяжело вздохнул. Он об этой бомбе уже слышал и даже неоднократно, но к слухам оней относился с недоверием, теперь он в нее очень поверил и огорчился. Вближайшие дни собирался он отправиться на конференцию глав правительствдержав-победительниц и намеревался потребовать кое-чего от Гарри Трумэна иУинстона Черчилля, но если у американцев действительно есть такая страшнаябомба и она покажет себя именно так, как планируется, ультимативность тонапридется несколько умерить.

– Противный ты человек, Лаврентий! – с чувством сказал ИосифВиссарионович. – Что ты мне всегда рассказываешь какие-то вещи, от которых надуше становится тягостно? Неужели в твоем раздутом портфеле нет ничего, кромеразных гадостей?

– А вот как раз и есть! – бодро сказал Лаврентий Павлович. –Есть, дорогой мой товарищ Коба, очень даже и есть. – Он сунул руку в портфель,вынул тонкую синюю папочку. – Помнишь, в начальный период войны у нас прошлодело князя Голицына? Он тогда был арестован и приговорен к расстрелу.

– Ну? – выжидательно спросил Сталин.

– Так вот, оказалось, что приговор в исполнение приведен небыл и князю удалось от справедливой кары уйти. Однако мои люди о нем незабывали, искали его всю войну и вот обнаружили, представь себе, Коба, впостели немецкой шлюхи.

Иосиф Виссарионович отрезал одну розу, повернулся и протянулее Лаврентию Павловичу:

– Вот, возьми. Это тебе. За отличную службу.

Лаврентий Павлович понял, что это насмешка, но все жесказал:

– Спасибо, Коба, что ты так высоко ценишь мои скромныеусилия.

– Как же не оценить, – сказал Иосиф Виссарионович. – Одногои того же человека чекисты ловят по нескольку раз, и каждый раз варганят изэтого дело, и каждый раз получают за это должности, звания и ордена. Причем ясовершенно уверен, что дело, конечно, очень хорошо высосано из пальца, наспехсколочено ржавыми гвоздями и торопливо шито белыми нитками. Но теперь я тебеэтого Голицына не отдам. Он мне теперь нужен для другого дела.

– Для какого, если не секрет? – спросил Лаврентий Павлович.

– От тебя не скрою, – сказал Иосиф Виссарионович. – Мнедоклад представили по поводу русской эмиграции. Среди эмигрантов, и особенно всреде носителей бывших гордых фамилий, в связи с нашей победой возникли оченьсерьезные такие, я бы сказал, патриотические настроения. За время войныпатриотический дух эмигрантов очень поднялся, но у нас есть некоторые люди,некоторые, я бы даже сказал, может быть, враги народа, которые согласны служитьвеликому государству даже на вторых ролях, лишь бы как можно больше емунавредить. И эти вот самые, может быть, понимаешь, враги народа, может быть,заслужили, чтобы с ними обращались вот так.

Иосиф Виссарионович сделал резкое движение рукой. Ножницыблеснули на солнце. Лаврентий Павлович почувствовал, что его нос зажат междудвумя лезвиями. Но аккуратно зажат и пока не порезан.

– Ты знаешь, – грустно сказал Иосиф Виссарионович, не убираяножниц, – я бы очень хотел, если, конечно, это возможно, чтобы этот вот самыйкнязь был у меня завтра вот на этом примерно месте и в это примерно время. Какты думаешь, возможно это или же никак невозможно?

Лаврентий Павлович боялся пошевелиться, но отвечать все-такибыло нужно.

– Завтра? – спросил он, заметно гундося. – За сутки? ИзГермании?

– Ты думаешь, это будет не очень возможно? – спросил ИосифВиссарионович.

Ножницы, к счастью, не очень острые, при этом сдавили носсильнее, и Лаврентию Павловичу пришлось открыть для дыхания рот.

– Это… – сказал он залипающим языком. – Это… Я думаю, этобудет возможно.

– Ты так думаешь? – Иосиф Виссарионович разжал ножницы иопустил. – Я тоже думаю, что это возможно, и я также знаю, что для такогодруга, как ты, нет ничего невозможного. И я думаю, что как хороший друг тысумеешь для меня сделать даже и невозможное.

– Дорогой Коба! – взволнованно ответил Лаврентий Павлович и,делая вид, что поправляет пенсне, потрогал мизинцем сначала одну ноздрю, а заней другую. – Для тебя я сделаю все, что возможно и невозможно.