Мне было легко с André. К тому же он оказался способным учителем. Первая характерная трудность возникла, когда он предложил мне на уроках называть его согласно русскому обычаю по имени и отчеству — Андрей Леонтьевич. Это оказалось и непривычно, и нелегко, и длинно. Он лишь немного облегчил задачу, сказав, что допустимо произносить кратко: Andrey Leontitch. Это несколько фамильярно, сказал он, но допустимо.

Мой новый друг выбрал неплохой способ преподавания. Как раз в 1822 году вышла книга Анри Бейля «О любви». Она была подписана псевдонимом — Стендаль. Это название одного небольшого немецкого городка, у Жана-Люка там есть родня, но, кажется, я об этом говорил. Вы уж простите меня, mes enfants[58], я буду называть нашего писателя его прежним именем, хотя André упорно именовал его Стендалем. Кстати, Жан-Люк тоже. Впрочем, это не мешало нам прекрасно понимать друг друга.

Итак, André взялся переводить на русский книгу Анри Бейля и предложил параллельно читать её: сначала на французском, а потом его перевод на русский. Конечно, мы начали с алфавита, с кириллицы, но об этом неинтересно рассказывать. Итак, мы взяли произведение моего бывшего боевого товарища. Хотя, надо сказать, «бывшими» боевые друзья чаще всего не бывают. Первый абзац мы пропустили, как слишком трудный для перевода, и начали говорить о видах любви. Анри Бейль писал: «Il y a quatre amours différents». André перевёл: «Существует четыре разных вида любви», но можно и по-другому: «Есть четыре рода любви».

Таким манером я не только учил новые слова, но и осваивал азы перевода. André уточнил, что по-русски нельзя сказать дословно «четыре разных любви», надо вставить слово «вид» или «род». Потом оказалось, что необязательно переводить слово différents: если четыре, то ясно, что разных.

Мы пошли дальше, и мой учитель делал как бы резюме идей Анри Бейля, а на русский переводил только отдельные фразы, те, что попроще. Я же старательно составлял свой словарик. Так мы узнали, что существуют l'amour-passion — любовь-страсть, l'amour-goût — любовь-влечение, l'amour physique — физическая любовь и l'amour de vanité — любовь из тщеславия. Запомнить слово «физический» было нетрудно, поскольку по-французски оно звучит похоже, но вот произнести «тщеславие» оказалось нелегко.

Здесь мы остановились и обсудили это деление. Я уже говорил, что André был интереснейшим собеседником. Мы с ним обратили внимание, что в этом ряду не хватает платонической любви, а ведь ей посвящено столько произведений в одной только французской литературе. А в мировой! Кроме того, сказал мой неплохо образованный учитель, греческий язык, например, называет виды любви разными словами: ¢g£ph (агапи) — это любовь, в которой возлюбленные прежде всего ценят и уважают друг друга, это также христианская любовь, когда любящий видит в другом образ Божий (по-французски это amour-affection, amour fraternel, amour divin); oeroj (эрос) — любовь-страсть, как у Анри Бейля, это всепоглощающее чувство, ревностное, порывистое, связанное со стремлением безраздельно обладать предметом любви (по-французски, решили мы с André, это будет désir ardent); storgi (сторги) — означает спокойное, уверенное чувство, основанное, например, на родовой связи: любовь родителей к детям, брата — к сестре и даже гражданина — к отечеству; наконец, fil…a (филиа) — любовь-привязанность, любовь-дружба, любовь, порождаемая духовной близостью (по-французски её можно назвать amour-amitié). Кстати, последняя «любовь» входит составной частью в такие слова, как философия, филология, термофилия.

— Видите, греческий язык сам по себе уже содержит философию любви: четыре слова, и в каждом содержатся определения любви. То, что по-русски или по-французски приходится выражать двумя-тремя словами, греки могут выразить одним, — подвел итоги классификации мой друг André.

Да, общаясь с ним, я почувствовал пользу классического образования. Хотя феномен Жана-Люка тоже свидетельствовал об этом. В общем, изучая русский, мы критически читали Анри Бейля. Особенно забавной нам показалась четвертая глава. В ней автор перечисляет семь периодов в любви: 1) восхищение — l'admiration, 2) наслаждение — quel plaisir etc., 3) надежда — l'espérance, 4) любовь родилась — l'amour est né, 5) первая кристаллизация — première cris-tallisation, 6) появляются сомнения — le doute paraît, 7) вторая кристаллизация — seconde cristallisation.

В предисловии Анри Бейль пишет, что его книгу можно назвать «Физиологией любви». Мы же с André решили, что ее скорее можно назвать инвентарной книгой, поскольку в ней сказалось интендантское прошлое Анри Бейля. Судите сами. В той же главе автор пишет: между 1-м и 2-м периодом может пройти год; между 3-м и 4-м — мгновение ока; между 4-м и 5-м — промежутка нет; между 5-м и 6-м может пройти несколько дней; между 6-м и 7-м — опять промежутка нет. При этом цифры (я бы написал их буквами) везде использует сам Анри Бейль. Что-то механическое чудилось нам в этом списке. Ведь люди все разные: и любящие и любимые, и все по-своему любят, а кроме того, случается и безответная любовь. В общем, сколько людей — столько любвей[59].

Но не хочу злословить, тем более, что книга Анри Бейля помогла мне освоить русский язык. Мы с André нашли у него несколько замечательных глав: «О женском мужестве», «Вертер и Дон Жуан», «Любовь, основанная на ссорах» (это еще один вид любви, кроме четырех, названных Стендалем ранее, только он сам этого не заметил). Немало тонких и смелых наблюдений встречается в других главах. Однако хватит об Анри Бейле и моих упражнениях в освоении русского языка.

Подошло время отправиться в Россию. Мари-Анн и дети помогли мне упаковать икону. Сначала мы наложили на нее ризу. Дядюшка Мишель принес небольшие медные гвоздики, и мы заколотили их в прежние отверстия. Конечно, было бы надежнее пробить оклад в новых местах, но мы не решились на это. Было видно, что всем нелегко расставаться со святыней, более пятнадцати лет остававшейся свидетельницей и покровительницей нашего житья-бытья. Я с необъяснимой радостью и благоговением старался завернуть икону поплотнее и понадёжнее. André дал мне два письма: к своим родственникам и друзьям с просьбой навести справки о возможности вернуться в Россию и отдельное — к брату, чтобы тот похлопотал, если понадобится, в нужном месте.

Мне сказали, что путешествие из Парижа в Москву на лошадях не только утомительно, но и опасно. Не знаю, какие там могли быть опасности, но я послушался и решил отправиться в Россию морским путём через Любек и Петербург. Главная причина состояла в том, что мне хотелось взглянуть на Петербург: другую столицу русских, которую во время Великого похода мы имели в виду, но так и не увидели. За четыре дня я добрался на лошадях до Любека. Я слышал, что теперь оттуда в Петербург регулярно ходит пассажирский пароход с лопастными колесами, но в двадцать восьмом году такие судна только начали появляться в Любеке. Кстати, один довольно большой пароход такого рода я видел в другом конце порта.