Я обращаюсь к Вашему Величеству, скорбя и глубоко недоумевая в связи с несправедливой участью, которая постигла моего отца Анджело Солимана, мир его праху, верного слугу дяди Вашего Величества, милосердно правившего нами императора Иосифа, — в надежде, что это не более чем чудовищная ошибка.

История жизни моего отца хорошо известна Вашему Величеству, я знаю, что Вы были лично с ним знакомы и ценили за проверенную годами преданность и службу (он был не только верным слугой, но и прекрасным партнером по шахматной игре), также и многие другие, подобно Вашему дяде, светлой памяти императору Иосифу, оказывали моему отцу почет и уважение. У него было много прекрасных друзей, ценивших его душевные качества и ум, огромное чувство юмора и доброе сердце. На протяжении долгих лет его связывала дружба с господином Моцартом, у которого дядя Вашего Величества изволил заказать оперу. Отец проявил себя также как дипломат и снискал широкую известность своей рассудительностью, прозорливостью и мудростью.

Позволю себе все же кратко изложить историю жизни отца, дабы освежить его образ в любезной памяти Вашего Величества. Ведь то, что делает каждого из нас человеком, — это наша неповторимая, уникальная судьба, следы, оставляемые нами в мире. Но даже тот, кто ничем не сумел услужить ни другим людям, ни своему владыке, ни своей родине, все же имеет право на достойные похороны — акт возвращения Создателю Его творения, человеческого тела.

Мой отец родился примерно в 1720 году на севере Африки, но первые годы его жизни окутаны мраком неведения. Он не раз упоминал, что не слишком хорошо запомнил раннее детство. В памяти запечатлелся лишь тот момент, когда малым ребенком его продали в рабство. Отец с ужасом рассказывал нам о картинах, которые уже никогда не изгладились из его памяти. О долгом морском путешествии в темном трюме, о сценах дантовского ада, которые разыгрывались перед глазами малыша, разлученного с матерью и родными. Его родители, вероятно, попали в Новый Свет, он же — негритенок, черная игрушка-талисман вроде мальтийской болонки или персидского кота — переходил из рук в руки. Почему отец так редко говорил об этом? Почему, уже достигнув достойного положения, не рассказывал о своем пути всем и каждому? Полагаю, что молчание его объясняется твердым убеждением, верой, в которой отец, быть может, не признавался даже самому себе: если поскорее стереть из памяти болезненные факты, они поблекнут и перестанут мучить нас, а мир сделается лучше. Что если люди не узнают, на какую чудовищную жестокость способен человек по отношению к ближним своим, они сумеют сохранить душевную чистоту. Однако то, что произошло с телом моего отца после его смерти, доказывает, насколько он ошибался.

После множества печальных и драматических перипетий, благодаря добросердечию супруги князя Лихтенштейна, мой отец был выкуплен из рабства на Корсике и оказался при дворе. Он попал в Вену, где Ее Высочество княгиня прониклась к ребенку большой симпатией, а быть может, даже — осмелюсь употребить это слово — любовью. Она дала отцу прекрасное образование и воспитание. Отец почти забыл о своем экзотическом происхождении, и я, единственная дочь, не слышала, чтобы он вспоминал о своих корнях. Не думаю, что он тосковал по родине. Всем сердцем отец был предан служению дяде Вашего Величества.

Ведь его знали как искусного политика, мудрого посла и обаятельного человека. Он всегда был окружен друзьями. Его любили и уважали. Отец удостоился особой привилегии — дружбы с императором Иосифом, называемым Иосифом II, дядей Вашего Величества, не раз изволившим поручать отцу миссии, требовавшие незаурядного ума.

В 1769 году он женился на моей матери, Магдалене Кристиани, вдове голландского генерала, в браке с которой счастливо прожил более десяти лет, до самой ее смерти. Я — единственное дитя этого союза. После многих лет плодотворной службы отец принял решение уйти в отставку со службы при дворе своего благодетеля князя Лихтенштейна, но связи с ним не терял.

Я прекрасно понимаю, сколь многим обязан мой отец человеческой добросердечности и естественному желанию оказать поддержку. Многие, чья жизнь начиналась столь же несчастливо, как у отца, сгинули в хаосе мира. Мало кто из чернокожих детей рабов получил возможность достичь в жизни столь высокого и значительного положения, как мой отец. Но именно поэтому судьба его столь показательна: она свидетельствует, что, будучи творениями Божественной длани, все мы являемся Его детьми, а друг другу приходимся братьями.

Вместе с многочисленными друзьями моего отца — мир его праху, — которые уже осмеливались обратиться к Вашему Величеству по этому поводу, я умоляю отдать нам тело и позволить похоронить его по-христиански.

С надеждой,

Йозефина фон Фейхтерслебен.

мумифицировали головы умерших родственников, хранили и почитали их. Процесс мумификации включал в себя несколько стадий: выпаривание, копчение и промасливание. Подвергнутые этим операциям головы прекрасно сохранялись, в том числе волосы, кожа и зубы.

Он покинул тело самолета и удалялся от него по длинным переходам, повинуясь стрелкам и светящимся табличкам, которые спокойно разделяли пассажиров на тех, что достигли цели, и тех, что все еще в пути. В огромном аэропорту людские потоки сливались и снова растекались в разные стороны. Эта безболезненная селекция привела Блау к эскалатору, а затем к длинному широкому коридору, где людей подхватывал траволатор. Тот, кто спешил, мог воспользоваться достижениями техники и оказаться при помощи ленты в другом измерении — неспешно переставляя ноги, с легкостью обогнать остальных. Он миновал застекленную курительную, где постившиеся во время долгого перелета любители никотина блаженно предавались пороку. Доктор воспринимал их как особый подвид, имеющий особую среду обитания: не воздух, а смесь дыма и двуокиси углерода. Блау разглядывал их через окно с некоторым удивлением, точно диковинных тварей в террариуме: в самолете курильщиков было не отличить от него самого, а здесь, на земле, они обнаружили свою — отличную — биологическую природу.

Блау подал свой паспорт для контроля, служащий смерил его коротким профессиональным взглядом, сравнивая два лица — на фотографии и за стеклянной перегородкой. Видимо, никаких подозрений Блау не вызывал, а потому через мгновение оказался на территории чужого государства.

Он взял такси, добрался до железнодорожного вокзала, предъявил в кассе электронный билет. До отхода поезда оставалось два с лишним часа, и Блау зашел в бар, откуда несло пережаренным маслом, и, заказав рыбу, принялся рассматривать публику.

Вокзал был самый обыкновенный. Экран над расписанием поездов показывал знакомые рекламы — шампуня и кредитных карт. Благодаря узнаваемым логотипам, чужой мир казался безопасным. Доктору хотелось есть. Его тело практически не обратило внимания на пластиковую самолетную еду — Блау казалось, что блюда, которыми кормили авиапассажиров, нематериальны, обладают лишь формой и запахом — так, наверное, питаются в раю. Пища для голодного духа. Но теперь худощавое тело доктора могло подкрепиться куском жареной рыбы — белой мякотью с золотистой корочкой — и салатом. Еще он заказал вино, которое подавали здесь в маленьких удобных бутылках, объемом с большой бокал.