— Жизнь берет свое. Живые занимают опустевшие ниши, те и остыть не успевают, — вздохнула госпожа Моул.

Бедный Блау, ему не терпелось перейти к сути дела. Он вообще был не большой мастер поддерживать беседу, а реплики, произносимые лишь ради того, чтобы не стих убаюкивающий светский гул, нисколько его не занимали. Профессору хотелось молча допить кофе и отправиться в библиотеку — посмотреть, где работал Моул, что читал. Стоит ли у него на полке «История консервации тел», принадлежащая его, Блау, перу? Какие пути привели ученого к столь удивительным открытиям?

— Интересно, что муж, как и вы, начинал с анализа работ Рюйша.

Разумеется, Блау об этом знал, но не стал прерывать вдову.

— В первой своей публикации он доказывал, что Рюйш пытался бальзамировать тела целиком, извлекая из них естественные жидкости (насколько это было возможно в его время) и заменяя их смесью жидкого воска, талька и животного жира. Подготовленные таким образом тела (точно так же как ранее — их части) погружались в «воды Стикса». Кажется, идею не удалось воплотить из-за отсутствия стеклянных сосудов нужного размера.

Вдова бросила на Блау поспешный взгляд.

— Я покажу вам эту работу, — сказала она и, не выпуская из рук чашку кофе, принялась энергично дергать раздвижную дверь. Блау попросил госпожу Моул подержать его кофе и пришел ей на помощь.

За дверью находилась библиотека — красивая просторная комната, от пола до потолка обшитая книжными полками. Хозяйка дома уверенно подошла к одному из стеллажей и достала небольшую брошюру в ламинированной обложке. Блау пролистал ее, стараясь показать, что прекрасно знаком с содержанием работы. Впрочем, он никогда не интересовался проблемой влажных анатомических препаратов[58], полагая этот путь тупиковым. Англичанин, Вильям Бёркли, адмирал флота, которого таким методом забальзамировал Рюйш, интересовал Блау исключительно с точки зрения проблемы rigor mortis[59]. Это и в самом деле непостижимо — современники восторженно описывали, как прекрасно выглядел адмирал. Рюйш сумел придать телу расслабленную позу, хотя после смерти Бёркли прошло уже несколько дней. Говорили, что он нанял специальных людей, которым удалось преодолеть трупное окоченение при помощи долгого и упорного массажа.

Но сейчас Блау интересовало совершенно другое. Доктор отдал вдове брошюру и принялся жадно рассматривать комнату.

У окна стоял большой стол, напротив, у стены — застекленные витрины. Препараты! Не в силах более себя сдерживать, Блау сам не заметил, как оказался там. Кажется, вдова рассердилась, что он нарушил план экскурсии. Сорвался с поводка.

— А вот этого вы наверняка не знаете, — заметила она, слегка нахмурившись и указывая пальцем на рыжего кота. Животное спокойно взирало на них, всей своей позой показывая, что приемлет существование в подобной форме. Второй, живой, кот вбежал вслед за ними и теперь глядел на своего предшественника словно его зеркальное отражение.

— Прикоснитесь к нему, можете даже на руки взять, — уговаривала доктора вдова, по-прежнему закутанная в розовое полотенце.

Блау дрожащими пальцами раздвинул стеклянные дверцы витрины и прикоснулся к коту. Он был холодным, но не твердым. Кончиком пальца доктор слегка надавил на шерстку. Потом осторожно подхватил животное одной рукой под грудку, другой под брюхо — как обычно поднимают кошек — и испытал странное чувство. По весу он не отличался от живого кота, и ощущения ладони были точно такие же. Фантастика. Видимо, на лице у Блау, когда он оглянулся на вдову, отразилось такое изумление, что та рассмеялась и снова тряхнула влажными волосами.

— Вот видишь, — сказала она, переходя на ты, словно загадочный препарат сблизил их и даже породнил. — Теперь положи его сюда и отвернись.

Блау сделал так, как она велела, а госпожа Моул встала рядом и положила руку коту на живот.

Под тяжестью собственного веса тело животного обмякло и теперь, расплющенное, лежало на спине, в позе, совершенно не характерной для живого кота. Блау снова прикоснулся к мягкой шерстке, и она показалась ему теплой, хоть он и знал, что это невозможно. Доктор заметил, что глаза у кота не стеклянные, как у обычных чучел: каким-то волшебным образом Моул сумел сохранить настоящие — они лишь слегка помутнели. Блау дотронулся до века: оно было мягким и податливым.

— Какой-то гель, сказал доктор скорее себе, чем вдове, но тут она пальцем указала ему разрез на кошачьем брюхе: слегка потянув за край, можно было открыть все нутро.

Осторожно, кончиками пальцев, словно касаясь невероятно хрупкого оригами, Блау раскрыл брюшную полость и заглянул внутрь — оказалось, что можно пойти еще дальше, словно кот был книгой, изготовленной из ценного, экзотического материала, для которого и названия-то нет. Взору доктора явилась картина, которая еще в детстве наполняла его счастьем и чувством удовлетворения: безупречный порядок внутренних органов, разложенных согласно божественной гармонии, причем цвета столь естественного, что создавалась полная иллюзия, будто вскрываешь живое тело, проникаешь в его тайну.

— Теперь откройте грудную клетку! Ну же, смелее, — шепотом уговаривала вдова, все ближе склоняясь к плечу доктора. Он даже почувствовал, как пахнет у нее изо рта — кофе и чем-то приторно-затхлым.

Блау послушался, раздвинуть маленькие ребрышки оказалось легко, и доктор уже готовился увидеть бьющееся сердце — столь совершенна была иллюзия. Но тут послышался щелчок, зажглась красная лампочка, и раздались чуть потрескивающие звуки, в которых доктор узнал хит группы «Queen». «I want to live forever»[60], — доносилось из кота. Блау в ужасе отпрянул, держа его на вытянутых руках и испытывая смешанные чувства отвращения и страха, словно случайно причинил вред этому растянувшемуся перед ним зверю. Вдова, довольная шуткой, захлопала в ладоши и радостно засмеялась, но, видимо, Блау выглядел столь раздраженным, что она замолчала и положила руки ему на плечи:

— Ну-ну, не бойся, это он такую шутку придумал. Нам не хотелось, чтобы это выглядело слишком печально, — теперь госпожа Моул говорила совершенно серьезно, хотя ее голубые глаза продолжали смеяться. — Ну всё, всё, извини…

Доктор с трудом заставил себя улыбнуться в ответ и завороженно смотрел, как ткани препарата медленно, почти незаметно возвращаются в прежнее положение.

Да, госпожа Моул показала ему лабораторию. Они сели в машину и по проложенной вдоль пляжа гравиевой дороге добрались до каменных корпусов. Раньше, когда порт еще функционировал, здесь был рыбозавод, от которого осталось несколько просторных помещений с чистыми, выложенными кафелем стенами и дверьми, оборудованными электронными замками, как у гаража. Окон не было. Вдова зажгла свет, и Блау увидел два больших, обитых жестью стола и несколько застекленных витрин с множеством банок и инструментов. Полки, заставленные колбами из йенского стекла. «Папайн» — прочитал он на одной из этикеток и удивился. Как Моул использовал этот фермент, что́ разлагал с его помощью? «Каталаза». Гигантские шприцы для инфузий и маленькие вроде тех, которыми делают обычные уколы. Блау не осмелился расспрашивать вдову и просто старался все запоминать. Для вопросов время еще придет. Металлическая ванна, сливное отверстие в полу — похоже одновременно на кабинет хирурга и на бойню. Вдова закрутила подтекающий кран.