но Дождевик согласился, что самая страшная правда всё-таки лучше неизвестности.

Бельчата ушли спать к себе в гнездо, а Лихач устроился на ночлег в кустах рододендрона над самым лагерем. Дождевик, Вереск и Щавель окончательно выбились из сил, но уснуть всё равно не могли.

Наконец Щавель набрался смелости и завёл речь о том, что рано или поздно пришлось бы обсудить. Пожалуй, новому другу сделать это было легче, чем тем, кто знал и любил Мха уже сотни кукушкиных лет.

– А что, если… если Мох так и не найдётся? – спросил он шёпотом. – Что нам делать тогда? Уходить из Улья?

Повисло долгое, напряжённое молчание. Щавель знал, что Вереск и Дождевик не спят у себя в шатрах: их дыхание пока не замедлилось и не перешло в храп.

– Н-не знаю, – наконец откликнулся Дождевик. – Мысль о жизни здесь без нашего милого друга невыносима. Но я не уверен, что смогу потом остаться в Улье. Мы пришли сюда за ответами и надеялись найти кого-то из сородичей – а не терять их.

– Что ж, вам всегда найдётся местечко у Шального Ручья, – сказал Щавель. – Мы с Хетти будем рады компании, даже если вы станете невидимками. Надеюсь, я сейчас никого не обидел. Просто хотел, чтобы вы знали.

– Спасибо тебе от всей души, Щавель, – сказал Вереск. – Ты настоящий друг, и теперь нам всем надо держаться вместе – что бы ни случилось дальше.

Ненадолго воцарилась тишина. Затем в небе мелькнули огни самолёта, заходящего на посадку, и до друзей донёсся приглушённый рёв двигателей. А в сотнях километров над огромным городом по орбите вокруг Земли величаво плыла Международная космическая станция – яркая белая точка на фоне звёздного неба.

– А помните тот случай с жабьей икрой? – сказал вдруг Вереск.

В шатре Дождевика послышался тихий смешок.

– Какой случай с икрой? – спросил Щавель.

– Ой, Щавель, это было так смешно! – сказал Вереск.

– Только Мох и мог такое устроить! – добавил Дождевик.

– Расскажите же, кто-нибудь!

– Ну, – начал Вереск, – дело было так. Дождевик только что поселился у нас под ясенем. В те времена вокруг ясеня ещё была роща, а не сад. Сколько ты тогда уже у нас прожил, дружище?

– День, а может два. Не больше.

– В общем, мы едва успели познакомиться и вели себя очень-очень вежливо. Знаешь, как бывает: встретишь нового друга и хочешь произвести самое лучшее впечатление. Мы тогда оба заметили, что Дождевик устал и всё время грустит (теперь-то ясно почему). И Мох решил закатить роскошный пир и пригласить всех жителей рощи, чтобы Дождевик повеселел. Ты же знаешь, как Мох любил покушать.

– Любит покушать, – мягко поправил Дождевик.

– Да, конечно. Любит. Ну так вот, – голос у Вереска дрогнул, и он торопливо вернулся к рассказу. – Настал вечер нашего пира, и под ясенем собрались все соседи: парочка ежей, три сони, пять овсянок, десяток жуков-оленей, супруги Жабуляк, целый выводок мышей…

– Страшно прожорливых, – перебил Дождевик.

– Да уж, хуже саранчи, – согласился Вереск. – Ну вот, значит, они все расселись под ясенем, а освещали наш пир две дюжины специально приглашённых светлячков. Очень, очень роскошно. Мы жевали листочки мяты, чтобы подготовиться к перемене блюд, и тут из кухни вышел Мох с ужасно довольным видом и вынес огромный котелок с… с… – на этом месте Вереск неудержимо расхохотался и не смог выговорить больше ни слова.

– С чем? – воскликнул Щавель. – Что там было?

– Мох сказал, что это пудинг из маковых семян, – продолжил Дождевик. – Якобы очень изысканное и очень сложное блюдо. И кто-то из гостей спросил про рецепт. По-моему, малиновка – да, Вереск?

– Ага, вроде она.

– Так вот, Мох почему-то покраснел как варёный рак и начал рассказывать рецепт, но он был такой сложный, что никто ничего не понял. Это всё тянулось и тянулось без конца, и я подумал – хоть и знал вас обоих всего пару дней, – словом, я подумал: «Что-то здесь не то. Странный рецепт – как будто Мох придумывает его прямо на ходу». А потом… потом…

– А потом Жабуляк решил немножко попробовать, и эта штука… она оказалась тягучая… и… ой, какое у него было лицо!

– Тут он толкнул локтем свою жёнушку, помнишь? Она уставилась на этот пудинг и как выпучит глаза! Потому что…

– Ой, нет! Только не это! Это же не… Скажите мне, что там была не… – пробулькал Щавель.

– Она самая! – задыхаясь от смеха, в один голос простонали Вереск и Дождевик.

Трое друзей долго не могли успокоиться. Едва смех начинал стихать, один из них восклицал: «Жабья икра!» – и все опять заливались хохотом. Или же кто-то, не выдержав, фыркал в наступившей тишине, и веселье начиналось сызнова. Щавель просил остальных двоих угомониться и жаловался, что у него уже болит живот, но от этого всем почему-то делалось ещё смешней.

– Ох, милостивый Пан! – наконец выдохнул Вереск. – Я так больше не могу. Сейчас умру.

– Всё-всё, больше не смеёмся, – поддакнул Дождевик. – Даже не хихикаем.

– Я только вот чего не понимаю, – сказал Щавель. – Откуда Мох её взял, эту икру?

– Потом выяснилось, что один пройдоха-барсук рассказал, где она отложена, в обмен на кучку орехов из нашей кладовой. Вы же знаете, как барсуки любят орехи.

– И что… Мох знал, что это жабья икра?

– Нет, конечно! Барсук сказал, что видел редкие и ценные залежи маковых семян в ближайшем пруду. Один Пан знает, почему Мох ему поверил. Семена в пруду – чушь какая!

– Может быть, он захлопотался со своим пиром и очень хотел, чтобы всё было на высоте, – предположил Щавель.

– Да, это очень на него похоже, – сказал Дождевик. – И вечер тогда вышел отличный, если не считать того конфуза с десертом. Я почувствовал, что мне действительно рады.

– А балладу помнишь?

– После ужина? Ещё бы! Ах, Щавель, это было просто чудесно. Мох – настоящий поэт, у него все баллады прекрасные. Надо мне почаще ему об этом говорить. Но та баллада – он её переписал в самый последний момент, чтобы вставить строчки обо мне.

– Ах, какой чуткий и заботливый друг! – воскликнул Щавель. – А знаете, я уже сотню кукушкиных лет не слыхал настоящей баллады. Помню кое-что из тех, старинных, но даже и не думал, что их сочиняют до сих пор. Как жаль, что я не попросил Мха что-нибудь исполнить!

– По-моему, он ещё не дописал балладу про этот год, – сказал Дождевик. – Но в один прекрасный день – дай-то Пан – Мох найдётся, и мы все сядем вокруг костра и послушаем историю наших странствий. И она будет ничуть не хуже сказаний старины. Потому что – помяните моё слово – под