народных депутатов СССР 27 мая 1989 г. Ю. Афанасьев (видный идеолог, историк и ректор историко-архивного института, а затем РГГУ) заклеймил его как «агрессивно-послушное большинство»[24]. Но в тот момент разрыв коммуникаций между частями интеллигенции, включая обществоведов, был понятен: политическая власть не допускала диалога, поскольку приближалась кульминация антисоветской революции и антагонизм крайних общностей был очевиден.

Их установки и тезисы были несовместимы. Иногда в секторах и отделах по вечерам сходились старые товарищи – «реформаторы» и «консерваторы», спонтанно возникали лихорадочные, надрывные разговоры. В основном говорили реформаторы: откровения, «обильные, страстные речи», множество метафор и туманных аллегорий, странных аналогий. Эти разговоры оставляли тяжелый осадок, ощущение беспомощности – десять лет работаешь рядом с человеком, близким и рассудительным, и вдруг он заговорил как инопланетянин. Ничего похожего на совещания бригады сотрудников, какие регулярно происходили еще 4–5 лет назад. И тогда были расхождения и конфликты, но в основном они были в границах рациональности и помогали лучше понять проблему.

После ликвидации СССР и его политической системы ситуация принципиально изменилась. Власть декларировала переход к конструктивным реформам, и даже убежденные оппоненты доктрины реформы из среды обществоведов скрепя сердце стали готовиться к обсуждению конкретных шагов с целью минимизировать ущерб от радикализма победителей.

В течение 1992 г. были интенсивные контакты с коллегами в США, Западной и Восточной Европе, в Латинской Америке и с учеными Китая. Было много ценных бесед и предложенным нам текстов, много наших докладов и тоже текстов. Видные ученые (и левых, и правых направлений, включая советологов США) с большим участием и тревогой обсуждали альтернативы реформ в России, предупреждали о рисках, указывали на ошибки, которые они считали очевидными, исходя из опыта и Запада, и развивающихся стран. За этот год мы сильно продвинулись в понимании и советской системы, и причин ее кризиса.

Каков же был результат попыток начать диалог дома? Нулевой! Не только не было возможности завязать с коллегами и даже бывшими друзьями связный обмен тезисами и аргументами, но и нормальные вопросы вызывали странную агрессивную реакцию. Довольно большая общность образованных людей была в состоянии эйфории от эфемерной политической победы, которая запустила лавинообразный процесс кризиса. Сейчас можно сказать, что это состояние было похоже на то, что творится в последние два года в политической элите Украины. Разница в том, что в первую половину 1990-х гг. в России это случилось и в среде интеллектуалов общественных наук, ставших частью власти.

Американские эксперты А. Эмсден и др. пишут в своем докладе: «Тем экономистам в бывшем Советском Союзе и Восточной Европе, которые возражали против принятых подходов, навешивали ярлык скрытых сталинистов» [76]. Понятно, что мало кто шел на конфликт, пытаясь открыть дискуссию. Так методологическая основа, заложенная «шестидесятниками», в конце 1980-х гг. стала господствовать в обществоведении, поскольку ее адепты опирались на административный ресурс, обеспеченный новой политической властью. Эта господствующая группа получила монополию на образование новых поколений обществоведов и, таким образом, стала диктовать методологические нормы. Постепенно устоялось и жестко контролируется современное состояние сообщества обществоведов в целом, как мейнстрим.

Была ликвидирована внутренняя информационная система обществоведения! Это было фундаментальное пороговое явление. Инкубационный период вызревания этой трансформации системы сообщества обществоведов длился примерно пять лет.

Научное сообщество является модельным случаем общности, деятельность которой с необходимостью требует гласной фиксации очень многих ее следов – идей, объяснений и программ. Профессиональное сообщество – коллективный субъект деятельности в своей области, в нашем случае обществоведения. Слово «сообщество» указывает, что имеется некоторая общая основа, которая объединяет эту группу. Ее объединяет прежде всего общая когнитивная структура – система категорий и понятий, научные факты, теоретические представления и комплекс исследовательских методов. Эта структура подвижна, но ее развитие упорядочено, пока не происходит системный кризис.

Вторая связующая сила – система общих ценностей и норм. П.А. Сорокин, говоря об интеграции и распаде сообществ, исходил из того, что «движущей силой социального единства людей и социальных конфликтов являются факторы духовной жизни общества – моральное единство людей или разложение общей системы ценностей».

Третья система сообщества, которая соединяет все его элементы между собой и с внешней средой, – информационная.

Крах этой системы, как отказ нервной системы, сделал недееспособной и когнитивную, и ценностную системы нашего обществоведения. Стало понятно, что сообщество распалось. Обмен сообщениями, мнениями и идеями стал происходить в кулуарах, в малых группах «своих» и не был доступен для сообщества. Невозможно было представить себе открытый научный семинар или совещание, где бы ведущие обществоведы (высшей категории и доктора наук) всерьез обсуждали главные проблемы постсоветских обществ. Как будто на обсуждение реальности, в которой оказалось российское общество, было наложено табу.

В результате на месте профессионального сообщества, пусть с неадекватной современной сложности когнитивной структурой, осталось два рыхлых сгустка «туманности» с различными ценностными системами и методологическими платформами, то есть неспособными вести диалог. Одна «туманность» считается мейнстримом (близка к власти, щедро финансируется и контролирует образование и информационную инфраструктуру). Другая «туманность» маргинализована, ведет катакомбную интеллектуальную деятельность и пока не может соединить в сеть множество малых групп, которые пытаются запустить переход «хаос – порядок» в парадигме, альтернативной мейнстриму. Основная часть образованных людей с дипломами специальностей в социальных науках, получивших рабочие места в обществоведении, существует, скрывая свои установки и ценности под масками конформистов.

Для иллюстрации приведем эпизод принципиальных расхождений в представлении проблем всего общества, но в диалоге большинству было отказано.

Реформа школы

Школа – социальный механизм, «производящий» и социализующий человека данного общества, сохраняющий и передающий от поколения к поколению культурное наследие данного общества. Само слово «образование» указывает на смысл школы: образование есть создание из ребенка частицы народа, причем народа конкретной страны.

В конце ХIХ – начале ХХ в. в России шли дискуссии о выборе типа массовой школы. В проектах реформы средней школы при министре П.Н. Игнатьеве была поддержана идея перехода к единой школе (в отличие от западной школы «двух коридоров» – для элиты и массы). Именно эти проекты, нашедшие поддержку большинства учительства, и были воплощены в программу создания массовой средней школы. В августе 1918 г. I Всероссийский съезд по просвещению рассмотрел и единогласно одобрил проект «Положения о единой трудовой школе РСФСР».

Принцип единой общеобразовательной школы был реализован как нечто естественное – так, что подавляющее большинство советских граждан даже и не представляло себе, что может быть по-другому. Пpинцип единой общеобpазовательной школы позволил СССР пpовести форсированную индустpиализацию, победить в войне, стать великой деpжавой, создать огромные pесуpсы квалифицированных и открытых знанию работников. Эта школа сфоpмиpовала новый культурно-исторический тип со многими исключительными качествами. Они позволили СССР компенсировать значительное еще отставание от