Уже к середине 1990-х гг. стало очевидным и было зафиксировано в ряде работ, что исходные выводы доктрины реформ были ложны. Мнение, что экономическая реформа в России «потерпела провал» и привела к «опустошительному ущербу», стало общепризнанным и среди российских (пусть негласно), и среди западных специалистов. Нобелевский лауреат по экономике Дж. Стиглиц дает такую оценку: «Россия обрела самое худшее из всех возможных состояний общества – колоссальный упадок, сопровождаемый столь же огромным ростом неравенства. И прогноз на будущее мрачен: крайнее неравенство препятствует росту» [73, с. 188].

Вдумаемся: в результате реформ мы получили самое худшее из всех возможных состояний общества. Значит, речь идет не о частных ошибках, вызванных новизной задачи и неопределенностью условий, а о системе ошибок, о возникновении в сознании проектировщиков реформы «странных аттракторов», которые тянули к выбору наихудших вариантов из всех возможных, тянули к катастрофе. Эти ошибки были обусловлены воздействиями идеологией, они делались вопреки хорошо систематизированному историческому опыту России, вопреки предупреждениям множества советских и российских специалистов, вопреки предупреждениям видных зарубежных ученых. Этот факт также требует рефлексии, ибо говорит об очень глубокой деформации всей системы норм научной рациональности в отечественном обществоведении.

Масштаб социального бедствия не имеет прецедента в индустриальном обществе Нового времени. Украина, ставшая после развала СССР большой европейской страной с высоким уровнем научного и промышленного развития, погрузилась в редкостный кризис – в 2000 г. средняя реальная заработная плата здесь составляла 27 % от уровня 1990 г. (в Таджикистане – 7 %). В Армении к концу 1997 г. средний уровень заработной платы составил около 28 долл., в то время как стоимость минимальной потребительской корзины в этот момент достигала 50 долл.

На рис. 4 показан масштаб бедности в странах с переходной экономикой (в основном постсоветских в начале 2000-х гг.) [74, с.188–198]. Обществоведение было просто обязано объяснить, почему совсем недавно благополучные республики погрузились в такое бедствие, а также объяснить, почему Беларусь после 1996 г. смогла быстро вырваться из этой ловушки.

Рис. 4. Население, живущее в условиях абсолютной бедности в странах с переходной экономикой Европы и Средней Азии, %

(Источник: Making Transition Work for Everyone: Poverty and Inequality in Europe and Central Asia, 2002, Тhe World Bank, Washington, DC.)

Поразительно, что программа реформы и не предполагала создать или сохранить механизмы, предотвращающие обеднение населения. Исследователи ВЦИОМ писали: «Процессы формирования рыночных механизмов в сфере труда протекают весьма противоречиво, приобретая подчас уродливые формы. При этом не только не была выдвинута такая стратегическая задача нового этапа развития российского общества, как предупреждение бедности, но и не было сделано никаких шагов в направлении решения текущей задачи – преодоления крайних проявлений бедности» [75].

Казалось бы, перед обществоведением возник очень важный в теоретическом и еще более в практическом плане объект исследований, анализа, размышлений и диалога. Но за прошедшие 25 лет стремления к рефлексии по отношению к методологическим основаниям реформы в среде обществоведов не наблюдается (за исключением отдельных личностей, которые при настойчивой попытке гласной рефлексии становились изгоями сообщества обществоведов).

А ведь все это можно было надежно предвидеть уже в 1989–1990 гг. Тогда многие экономисты начали читать Хайека, можно было понять, какой эффект его концепции произведут на практике в России. Фридрих фон Хайек писал: «Имеет ли какой бы то ни было смысл понятие социальной справедливости в экономической системе, основанной на свободном рынке? Категорически нет». О.Т. Богомолов в 2004 г., комментируя это утверждение Хайека, сказал: «Современные российские либералы в этом отношении остаются последователями Ф. Хайека»[22]. Коллеги промолчали.

Никак не ответив на эти работы, содержащие профессиональную критику, общность обществоведов, разработчиков доктрины реформ, нарушила элементарные нормы науки. Это означало исчезновение сообщества как профессионального.

Народное хозяйство и жизнеустройство любой страны – это большая система, которая складывается исторически и не может быть переделана исходя из доктринальных соображений – даже если на время политикам удается пробудить массовый энтузиазм и радужные иллюзии. Но никаких шансов на успех такая реформа не имела, устойчивой массовой поддержки неолиберальная доктрина реформ в России не получила, что показали многочисленные исследования и самые разные способы демонстрации позиции «послушно-агрессивного большинства» («совка», «люмпена», «иждивенца» и пр.). Сам набор ругательств, которыми идеологи реформ осыпали большинство населения, говорит о неприятии реформ.

Это и поражает западных обозревателей. В большом американском докладе сказано: «Критически важным политическим условием экономического успеха является разработка стратегии перехода, опирающейся на широкую поддержку общества. Без такой поддержки, без изначальной социальной направленности реформ ни одну из них нельзя считать “необратимой”… С точки зрения развития, нынешний режим, основанный на неолиберальной политике, – тупик. Он не способен провести истинные реформы в демократическом духе. Неолиберальная доктрина фактически не имеет общественной поддержки, что диктует авторитарную тактику проведения болезненных и непопулярных мер (которые несовместимы и с задачами развития). Все, что формируется в современных условиях, – зыбко и непостоянно» [76].

Проведенная замена советских учебников на переведенные западные лишь ухудшила положение – эти учебники уже не отвечают даже западной реальности и тем более не имеют никакой связи с российской действительностью. В 1996 г. Л.Г. Ионин сделал замечание, справедливое и сегодня: «Дело выглядит так, будто трансформирующееся российское общество в состоянии адекватно описать и понять себя при помощи стандартных учебников и стандартных социологических схем, разработанных на Западе в 60—70-е гг. для описания западного общества того времени…

И западное общество, и российское почти одновременно подошли к необходимости коренной когнитивной переориентации. На Западе она произошла или происходит. У нас же она совпала с разрушительными реформами и полным отказом от приобретенного ранее знания, а потому практически не состоялась. Мы упустили из виду процессы, происходящие в нашем собственном обществе, и живем сейчас не своим знанием, а тридцати-сорокалетней давности идеологией западного модерна. Вместе с этой идеологией усваиваются и социологические теории, и методологии, тем более что они ложатся на заботливо приготовленную модернистским марксизмом духовную почву…

Теории, которые у нас ныне используются, описывают не то стремительно меняющееся общество, в котором мы живем сейчас. Переводимые и выпускаемые у нас ныне учебники социологии описывают не то общество, с которым имеет дело студент» [69].

Поскольку «выпускаемые у нас учебники» описывают не то общество, с которым имеет дело студент, и не то, которое существует в современном Западе, ни старые, ни новые поколения сообщества обществоведов, в общем, не могут адекватно представить ситуацию ни внутри, ни вне России, а значит, не могут и предвидеть ход общественных и политических процессов. И власть, и граждане делают свои умозаключения, исходя из опыта или интуиции. Здравый смысл и память помогают, но мощных аналитических методов