А я стояла, сжимая дверную ручку и пыталась понять, как эти типы некромантской наружности узнали, что я пойду именно этой дорогой. Неужели я настолько предсказуема?

— И вам не хворать, — вежливо поздоровалась я, еще раз дернула дверь на себя. Результат был неутешительным. А кисломордый, широко улыбаясь, поинтересовался:

— Помнишь, что я тебе вчера обещал?

Помотав головой, я предложила оптимальный вариант:

— Не помню и вам советую забыть.

— Артефакт отдай, и мы все забудем, — пообещал тот, что пониже.

— Я предлагала — вы не взяли.

— Не нужен нам твой камень! — рявкнул на меня несдержанный кисломордый.

— А ничего другого у меня нет! — орать в ответ, наверное, не стоило, но очень хотелось.

— Сама напросилась, — прошипел он.

А я такое дежавю почувствовала, что просто ух!

Меня вчера так же за руку аж два раза таскали. Правда, разные некроманты, но ощущения те же.

Больно, неудобно и зверски раздражает.

Синяки после вчерашней пятерни кисломордого уже проявились, накладываясь на менее отчетливые отметины от пальцев Асвера. Сегодня коллекция моя рисковала пополниться еще парочкой кровоподтеков. Шикарно просто.

И еще шикарнее был тот факт, что меня тащили в сторону старого кладбища. Любознательным некромантам не давала покоя идея закопать меня в землю. Идею эту я не одобряла, а их нездоровый энтузиазм не вызывал у меня положительных эмоций.

Попытка поорать и повырываться была пресечена на корню. Один из тех, которых отличать было не по чему, легонько хлопнул меня по затылку раскрытой ладонью.

В голове зазвенело. Орать я больше уже не могла и мало что соображала, послушно бредя вслед за некромантами.

В себя пришла, сидя в грубо сколоченном гробу кустарного производства. Между досками имелись небольшие, но вполне заметные щели, никакой обивки для удобства внутри не было.

Да и руны, начертанные на боках, казались кривыми и незаконченными.

Такие обычно рисовали на гробах во время инициации. Чтобы некромант за ночь не задохнулся в тесном замкнутом пространстве.

И наличие их в моем временном пристанище вселяло надежду. Значит, закапывать меня планируют не навсегда.

Похлопав меня по щекам и убедившись, что я снова с ними, кисломордый полюбопытствовал:

— Отдашь артефакт?

— Да я же вам уже…

Договорить мне не дали. С коротким и очень угрожающим «понятно» он уложил меня в гробу и быстро, не позволяя подняться, опустил сверху крышку. Судя по звуку, еще и камнями для надежности завалил. Судя по ощущениям, целыми булыжниками.

А потом сверху упала первая горсть земли.

Я орала, как ненормальная, лупасила по крышке моего персонального гроба, брыкалась и сыпала проклятиями. Ничего не помогало. Земля продолжала сыпаться, света, проникавшего сквозь узкие щели в крышке, становилось все меньше. Лицо и все вокруг припорошило землей, просочившейся в мое неуютное убежище. Крики мои игнорировали, угрозы пропускали мимо ушей, над проклятиями откровенно смеялись.

И продолжали закапывать.

Орать перестала, когда поняла, что больше не слышу, как падает в неглубокую яму моей могилки земля.

Лежа в темноте, стараясь выровнять сбившееся дыхание, я не могла думать ни о чем, кроме того, как именно я буду убивать этих гадов, когда выкопаюсь.

Перед глазами стояла кровавая картина, и главная роль в ней отводилась кисломордому.

Душившая меня ярость еще долго бурлила в крови, помогая не удариться в панику.

Вечер прошел для меня незаметно. Ближе к полуночи стало хуже.

Воздух, пускай и пропускаемый рунами, был густым, душным, пропахшим сыростью и землей. Он с трудом просачивался в легкие, заставляя дышать часто и поверхностно.

Я больше не злилась, не мечтала о мести, не грезила страшной расправой.

Было жарко и страшно, и я хотела, чтобы меня просто отсюда вытащили. Волосы прилипли к лицу, испарина на лбу щекотными капельками стекала по вискам.

Жутко хотелось пить.

Непонятная тяжесть давила со всех сторон, не позволяя забыть о том, где я нахожусь.

Пощупав шершавые доски моего гроба, я искренне посочувствовала некромантам. Бедные. Я теперь прекрасно понимала тех, кто не стремился пройти инициацию. На их месте я бы тоже сюда не спешила.

В земле плохо, страшно и совсем неудобно. А еще темно. Но не так, как бывает ночью, даже если в комнате задернуть шторы. Эта темнота другая. Густая, вязкая и голодная.

А я была живой, тепленькой, в еду непригодной и, очень надеюсь, невкусной. И камешек этот, от которого у меня столько проблем, тепленький и будто живой, пульсировал на груди равномерно и жутко.

И пока лежала в темноте, успела все осознать и во всем раскаяться.

Именно в тот момент, когда я добавила в список раскаяния тридцать восьмой пункт, поняла, что меня раскапывают.

Хорошо так, споро раскапывают. С энтузиазмом и матерком.

Я даже заслушалась, не спеша радостно орать. В конце концов, меня все равно сейчас вытащат отсюда, какой смысл их подбадривать. А у меня, ко всему прочему, горло пересохло и дерет так, словно я рулон наждачной бумаги проглотила, не запивая.

И было мне хорошо. Радостно и спокойно. Потому что голоса я узнала. Просто не могла не узнать. Прочувствованные ругательства Асвера исцеляющим бальзамом касались моих истрепавшихся нервов. А вторивший другу Октай лишь закреплял результат.

Потому, когда крышка гроба исчезла, я встретила своих спасителей широкой, дебильноватой улыбкой на чумазом лице. Морозный осенний воздух коснулся горячих щек, принося ни с чем не сравнимое блаженство.

— Сень, — Асвер помог мне сесть, заглянул в глаза, попытался стереть грязь со щеки дрожащей рукой, но лишь больше ее размазал, — Сень, ты как?

— Ас… — Голос сорвался, но я была упрямой, потому откашлялась и все же просипела: — Асвер, ты не поверишь, но я жутко рада тебя видеть.

Еще пару секунд полюбовалась обеспокоенно-бледной физиономией, подумала о хорошем и разревелась, мертвой хваткой вцепившись в напряженного спасителя.

Я плакала, икала, захлебывалась слезами, обильно орошая ими некромантскую куртку.

Октай тактично отошел куда-то. Подозреваю, просто решил сбежать от женской истерики. Асверу бежать было некуда. Держала я его крепко и планировала выплакаться.

— Сень, — меня гладили по голове, терпеливо дожидались, когда я успокоюсь, и тихонечко шептали, пытаясь задобрить соблазнительными обещаниями, — не плачь. Обещаю, я их сам закопаю. Завтра же. И не выкопаю. И никто их уже не выкопает. А через пару неделек мы их поднимем и заставим трудиться на благо академии. Ты только не плачь.