Мистер Астлей поспешил по первому зову бабушки. Нимало недумая и много не говоря, он тотчас же отсчитал ей три тысячи франков подвексель, который бабушка и подписала. Кончив дело, он откланялся и поспешилвыйти.

— А теперь ступай и ты, Алексей Иванович. Осталось час снебольшим — хочу прилечь, кости болят. Не взыщи на мне, старой дуре. Теперь ужне буду молодых обвинять в легкомыслии, да и того несчастного, генерала-товашего, тоже грешно мне теперь обвинять. Денег я ему все-таки не дам, как онхочет, потому — уж совсем он, на мой взгляд, глупехонек, только и я, стараядура, не умнее его. Подлинно, бог и на старости взыщет и накажет гордыню. Ну,прощай. Марфуша, подыми меня.

Я, однако, желал проводить бабушку. Кроме того, я был вкаком-то ожидании, я все ждал, что вот-вот сейчас что-то случится. Мне несиделось у себя. Я выходил в коридор, даже на минутку вышел побродить по аллее.Письмо мое к ней было ясно и решительно, а теперешняя катастрофа — уж, конечно,окончательная. В отеле я услышал об отъезде Де-Грие. Наконец, если она меня иотвергает, как друга, то, может быть, как слугу не отвергнет. Ведь нужен же яей хоть на посылки; да пригожусь, как же иначе!

Ко времени поезда я сбегал на дебаркадер и усадил бабушку.Они все уселись в особый семейный вагон. «Спасибо тебе, батюшка, за твоебескорыстное участие, — простилась она со мною, — да передай Прасковье то, очем я вчера ей говорила, — я ее буду ждать».

Я пошел домой. Проходя мимо генеральского номера, я встретилнянюшку и осведомился о генерале. «И, батюшка, ничего», — отвечала та уныло. Я,однако, зашел, но в дверях кабинета остановился в решительном изумлении. M-lleBlanche и генерал хохотали о чем-то взапуски. Veuve Cominges сидела тут же надиване. Генерал был, видимо, без ума от радости, лепетал всякую бессмыслицу изаливался нервным длинным смехом, от которого все лицо его складывалось вбесчисленное множество морщинок и куда-то прятались глаза. После я узнал отсамой же Blanche, что она, прогнав князя и узнав о плаче генерала, вздумала егоутешить и зашла к нему на минутку. Но не знал бедный генерал, что в эту минутуучасть его была решена и что Blanche уже начала укладываться, чтоб завтра же, спервым утренним поездом, лететь в Париж.

Постояв на пороге генеральского кабинета, я раздумал входитьи вышел незамеченный. Поднявшись к себе и отворив дверь, я в полутемнотезаметил вдруг какую-то фигуру, сидевшую на стуле, в углу, у окна. Она неподнялась при моем появлении. Я быстро подошел, посмотрел и — дух у менязахватило: это была Полина!

Я так и вскрикнул.

— Что же? Что же? — странно спрашивала она. Она была бледнаи смотрела мрачно.

— Как что же? Вы? здесь, у меня!

— Если я прихожу, то уж вся прихожу. Это моя привычка. Высейчас это увидите; зажгите свечу.

Я зажег свечку. Она встала, подошла к столу и положила предомной распечатанное письмо.

— Прочтите, — велела она

— Это, — это рука Де-Грие! — вскричал я, схватив письмо.Руки у меня тряслись, и строчки прыгали пред глазами. Я забыл точные выраженияписьма, но вот оно — хоть не слово в слово, так, по крайней мере, мысль вмысль.

«Mademoiselle, — писал Де-Грие, — неблагоприятныеобстоятельства заставляют меня уехать немедленно. Вы, конечно, сами заметили,что я нарочно избегал окончательного объяснения с вами до тех пор, пока неразъяснились все обстоятельства. Приезд старой (de la vieille dame) вашейродственницы и нелепый ее поступок покончили все мои недоумения. Моисобственные расстроенные дела запрещают мне окончательно питать дальнейшиесладостные надежды, которыми я позволял себе упиваться некоторое время. Сожалеюо прошедшем, но надеюсь, что в поведении моем вы не отыщете ничего, чтонедостойно жантилома и честного человека (gentilhomme et honnete homme[59]).Потеряв почти все мои деньги в долгах на отчиме вашем, я нахожусь в крайнейнеобходимости воспользоваться тем, что мне остается: я уже дал знать вПетербург моим друзьям, чтоб немедленно распорядились продажею заложенного мнеимущества; зная, однако же, что легкомысленный отчим ваш растратил вашисобственные деньги, я решился простить ему пятьдесят тысяч франков и на этусумму возвращаю ему часть закладных на его имущество, так что вы поставленытеперь в возможность воротить все, что потеряли, потребовав с него имениесудебным порядком. Надеюсь, mademoiselle, что при теперешнем состоянии дел мойпоступок будет для вас весьма выгоден. Надеюсь тоже, что этим поступком явполне исполняю обязанность человека честного и благородного. Будьте уверены,что память о вас запечатлена навеки в моем сердце».

— Что же, это все ясно, — сказал я, обращаясь к Полине, —неужели вы могли ожидать чего-нибудь другого, — прибавил я с негодованием.

— Я ничего не ожидала, — отвечала она, по-видимому спокойно,но что-то как бы вздрагивало в ее голосе; — я давно все порешила; я читала егомысли и узнала, что он думает. Он думал, что я ищу… что я буду настаивать… (Онаостановилась и, не договорив, закусила губу и замолчала.) Я нарочно удвоила моек нему презрение, — начала она опять, — я ждала, что от него будет? Если бпришла телеграмма о наследстве, я бы швырнула ему долг этого идиота (отчима) ипрогнала его! Он мне был давно, давно ненавистен. О, это был не тот человекпрежде, тысячу раз не тот, а теперь, а теперь!.. О, с каким бы счастием ябросила ему теперь, в его подлое лицо, эти пятьдесят тысяч и плюнула бы… ирастерла бы плевок!

— Но бумага, — эта возвращенная им закладная на пятьдесяттысяч, ведь она у генерала? Возьмите и отдайте Де-Грие.

— О, не то! Не то!..

— Да, правда, правда, не то! Да и к чему генерал теперьспособен? А бабушка? — вдруг вскричал я.

Полина как-то рассеянно и нетерпеливо на меня посмотрела.

— Зачем бабушка? — с досадой проговорила Полина, — я не могуидти к ней… Да и ни у кого не хочу прощения просить, — прибавила онараздражительно.

— Что же делать! — вскричал я, — и как, ну как это вы моглилюбить Де-Грие! О, подлец, подлец! Ну, хотите, я его убью на дуэли! Где онтеперь?

— Он во Франкфурте и проживет там три дня.

— Одно ваше слово, и я еду, завтра же, с первым поездом! —проговорил я в каком-то глупом энтузиазме.

Она засмеялась.

— Что же, он скажет еще, пожалуй: сначала возвратитепятьдесят тысяч франков. Да и за что ему драться?.. Какой это вздор!

— Ну так где же, где же взять эти пятьдесят тысяч франков, —повторил я, скрежеща зубами, — точно так и возможно было вдруг их поднять наполу. — Послушайте: мистер Астлей? — спросил я, обращаясь к ней с началомкакой-то странной идеи. У ней глаза засверкали.