– Тринадцать! И правильно: в нашем сарти будут биться лучшие воины на всем Горготе!

– Луч-ШИЙ ро’-ОРИ! – выделив интонацией последние слоги, уточнила Хасия. – Один!

Сообразив, о ком они говорят, я невольно повернула голову в сторону пристройки, в которой обычно хранилось все, что требовалось для тренировок, а сегодня разминались ро’ори, и, конечно же, нарвалась на взгляд Ночной Тиши, как мне показалось, только что вышедшего наружу.

За полторы десятины, почти безвылазно проведенные на охоте, Унгар не остыл: смотрел на меня точно так же, как и в тот день, когда потребовал у Крома взять его в ученики, – с желанием и плохо скрываемой злостью. А когда «налюбовался», зачем-то поправил пояс с наш’ги и демонстративно скрестил руки на груди.

– А вот и он… – явно гордясь своим родственником, воскликнула Шарати. – Размялся одним из первых!

Хасия неторопливо повернула голову к пристройке и взвыла чуть ли не на весь сарти:

– О, Дээт, он что, эйдине?!

Нотки страха, прозвучавшие в голосе обычно бесстрастной тэнгэ, заставили меня напрячься и еще раз оглядеть бывшего жениха.

Тщательно вычищенные, но самые обычные сапоги, праздничный белый ара’д’ори, богато вышитый пояс и ножны с неизменными Волчьими Клыками – на мой взгляд, юноша выглядел так же, как и всегда.

Посмотрела еще раз, снова не нашла ничего необычного и вдруг поняла, что вокруг слишком тихо, а все присутствующие пялятся либо на Унгара, либо на меня, либо на моего мужа!!!

– Что с ним не так? – уставившись в глаза Хасии, требовательно спросила я.

Девушка «не поняла» вопроса:

– С кем?

– С Ночной Тишью! – разозлилась я. – Почему ты назвала его эйдине?

– Я назвала не Унгара, а…

– Лжешь!!!

– Три свежих надреза на левом предплечье… – мрачно буркнула Шарати. – А еще алая тесьма на правом запястье…

– И что это значит?

– Унгар попросил Барса даровать ему силу, чтобы победить своих противников, терпение, чтобы пережить непонимание близких, и удачу, чтобы совершить невозможное…

«Противников среди ро’ори у него нет… – мрачно подумала я. – С непониманием близких все понятно, значит, невозможное – это победа над Кромом…»

Бешенство, охватившее меня в момент, когда я поняла, что Унгар решил последовать примеру Изгира по прозвищу Шакал и воспользоваться слабостью Крома, настолько затуманило мой разум, что следующие несколько мгновений я воспринимала окружающее урывками:

…Страх в глазах Шарати и ее то ли скольжение, то ли падение в сторону…

…Перекошенные лица женщин, пытающихся убраться с моего пути…

…Непонимание во взгляде Тарваза Каменной Длани, не столько увидевшего, сколько почувствовавшего мое приближение…

…Его недовольный рык…

…Голос азы Ниты, донесшийся из-за спины. И… теплое, полное ласки и любви, прикосновение ладони Крома к моему плечу…

Бешенство как ветром сдуло. А на смену ему пришла ярость. Холодная, как льды на вершине Ан’гри.

– Муж мой! – замерев в шаге от Меченого и с вызовом глядя в глаза аннара, процедила я. – Обрати внимание на предплечья Унгара Ночной Тени. А потом поинтересуйся у кого-нибудь из НАШИХ РОДСТВЕННИКОВ, что это значит!

Взгляд Тарваза Каменной Длани метнулся в сторону пристройки и окаменел. А через мгновение аннар прорычал что-то невразумительное, набычился и решительно двинулся к сыну…

– Красный шнурок и две царапины… – негромко сказал Кром.

– Царапины – три! – уточнила я. – Он только что про…

Договорить я не успела – аннар, добравшийся до сына, на мгновение замер, коротким, но до безумия мощным ударом в голову сбил его с ног и рявкнул на весь Шаргайл:

– Давир?

– Да, отец?!

– Возьмешь пару воинов и отвезешь Унгара на Жергово плоскогорье. И будешь держать его там до начала снеженя!

Сломанный Шип склонил голову, метнулся к брату, а Тарваз, повернувшись к нам, выхватил из ножен правый Волчий Клинок и полоснул себя по левому предплечью. Да так сильно, что меня аж передернуло от скрежета стали по кости.

– Шшат’или Кром по прозвищу Меченый! Я, Тарваз Каменная Длань, аннар рода Аттарк, плачу кровью за намерения моего сына…

Четвертый день первой десятины третьего травника

…Тот, кто учил баронессу Кейвази перебору[129], был намного ниже, легче и слабее меня. Кроме того, он явно начал учить ее Пути Клинка в очень глубоком детстве, когда она практически не отличалась сложением от мальчишек, и слишком поздно сообразил, что у его ученицы может вырасти грудь. Поэтому сдуру поставил ей не только отводы за пределы корпуса, но и Медвежью Лапу со Сведением Крыльев[130].

Будь леди Этерия плоской, как старшая сестра Тарваза Каменной Длани, это было бы нормально, но пышные формы диктовали свои правила, и ей приходилось выводить Лапу слишком далеко вперед или сопровождать Крылья избыточным скручиванием корпуса.

Со средним противником это могло и сработать – Волчьи Клыки леди Этерия получила вполне заслуженно. Но против бойцов уровня Ваги Крыла Бури или столь же рослых и тяжелых мужчин, как я, такой подход был смерти подобен: все ее попытки встретить[131]мою атаку заканчивались либо отбитым предплечьем, либо ударом, пропущенным в койе’ри.

Самолюбивая, как истинная дворянка, леди Этерия не желала признавать поражений и начала думать. Причем довольно своеобразно – вместо того, чтобы добавить к памяти тела то, что я ей показывал, она начала менять школы и использовать в поединке движения, виденные во время айге’тта[132].

Если бы не данное ей Слово, я бы всего этого «не заметил». Или ограничился бы уже известными ей танцами за полдень или полночь[133]. Но обязанностей Мастера с меня никто не снимал, и мне пришлось выбивать из нее дурь. Естественно, не в буквальном смысле этого слова: пользоваться одним из основных побуждающих рычагов воздействия на ученика – болью – я не мог, поэтому вместо того, чтобы бить в незащищенное место, был вынужден показывать удары. Раз за разом останавливая кулак в непосредственной близости от груди леди Этерии.