Во время свадебного обеда, состоявшего из мясного бульона, заправленного кусочками хлеба и сыра, свиных сосисок, соленых оливок и кислого вина, молодые, как и было положено, ели из одной тарелки и пили из одного бокала. Но хотя они с Орнеллой по возможности соблюли все традиции, Дино невольно ощущал себя грешником. Он также чувствовал себя страшно неуклюжим, когда случайно касался ногой колена своей новоиспеченной супруги или задевал ее локтем.

Когда они очутились в отведенной им комнатке, оба внезапно ощутили неловкость.

Если прежде их отношения были похожи на опасную игру, то теперь они сочетались браком и были связаны навеки. Если раньше, скованные запретами, они изнывали от предвкушения близости, то теперь должны были отдаться друг другу по обязанности.

В комнате горела свеча. Как и прежде, Орнелла оказалась смелее и первой потянулась к одежде Дино. Вспыхнув от смущения, он сделал то же самое. Пальцы обоих дрожали от нетерпения и страха. Прежде они ласкали друг друга под покровом одеяний или темноты, теперь пришла пора полностью обнажить и тела, и чувства.

Эта ночь казалась нереальной и вместе с тем будто созданной дня них двоих.

Кровать была узкой, на ней можно было лежать, лишь тесно прижавшись друг к другу. Не было ни слов, ни границ, ни времени, лишь потрясающе естественное, легкое слияние душ и тел. Дино вошел в сердце и лоно Орнеллы, она овладела его естеством и его душой. Они стали супругами — перед Господом Богом, перед людьми, перед самими собой.

Дино проснулся первым. За окном покачивались усики винограда, в гуще листвы щебетали птицы. На горизонте плавился солнечный диск, знаменующий рождение нового дня. В этом дне они с Орнеллой были мужем и женой, мужчиной и женщиной, принадлежавшими друг другу.

Его новоиспеченная супруга спала. На ее шее едва заметно пульсировала жилка. Плечи и грудь белели в утреннем свете, а рассыпавшиеся по подушке волосы были черны, как безлунная ночь.

Дино задумался. Впервые в жизни ему не надо было вставать на рассвете и приниматься за работу. Между тем в жизни отца, матери, Данте и Бьянки в этом смысле ничего не изменилось, несмотря на его отсутствие. Его и Джулио. О чем бы они ни думали и как бы ни страдали, им не удастся разорвать круг привычных обязанностей и дел, ибо скотина, виноградники, посевы равнодушны к людским горестям. Мать может украдкой причитать и плакать, Данте и Бьянка недоумевать и тревожиться, а отец впадать в гнев — земля все равно родит то, что должна родить, семя, упавшее в плоть или почву, неминуемо даст всходы, но — не без помощи человеческих рук.

Дино казалось, будто его окружает невидимый океан, без берегов и волн, в котором он — всего лишь незаметная, крохотная песчинка. Хотя он навсегда покинул дом, жизнь в Лонтано будет идти своим чередом.

Дино был спокоен и счастлив, и вместе с тем ему чудилось, будто с неприметного уголка его сердца содрана оболочка и там кровоточит маленькая, но ощутимая рана.

Он задал себе вопрос, чего на самом деле хотела для него мать, когда пошла на такую жертву? Чтобы он освободился от всего наносного, стал самим собой? Можно ли стать самим собой, отрешившись от долга, невидимой печати, полученной при рождении, способен ли человек окончательно разорвать эту связь?

Дино представил себе брак неизвестно с кем, жизнь, исполненную послушаний, когда даже сахар может показаться горьким, а самая острая приправа — безвкусной и пресной, и пришел к выводу, что поступил правильно.

К тому времени, когда Орнелла проснулась, Дино вновь чувствовал себя окрыленным, и его сердце было готово петь от любви.

Они посмотрели друг на друга и молча сказали друг другу все, что хотели сказать. А потом последовало то, что было до боли желанно и уже не грешно.

Волосы Орнеллы пахли ветром и зноем, она излучала жаркую чувственность и безудержную радость. Целуя жену, Дино думал о блаженном забытьи, о том, что ему впервые не хочется двигаться вперед, что он желает навсегда остаться в настоящей минуте.

В дверь постучали, и влюбленные услышали недовольный голос синьоры Кристины:

— Молодые, вы думаете вставать? Завтрак готов.

Дино неохотно выпустил жену из объятий, и она засмеялась. Они быстро оделись, и Орнелла отперла дверь.

Синьора Кристина стояла на пороге и с любопытством заглядывала в комнату. Ее губы были скептически поджаты, а взгляд полон неверия.

В мгновение ока Орнелла повернулась, сняла с кровати простыню и протянула женщине.

— Взгляните. Мы стали мужем и женой только нынешней ночью.

В ее тоне был вызов, а в глазах сверкали озорные искорки. Стоявший позади Дино был готов провалиться сквозь землю. Хозяйка изумленно попятилась и пробормотала:

— Я накрыла завтрак на кухне. Мы с мужем любим сидеть там по утрам.

На столе их ждали хлеб, сыр, мед, молоко. Орнелла без малейшего стеснения опустилась на стул рядом с синьорой Кристиной. Дино подумал о том, что было бы хорошо, если б ее беззастенчивые манеры помогли ей сходиться с людьми. Она вела себя как дикарка, но иных это подкупало, как когда-то подкупило и его самого.

— Здесь можно найти работу, — сказал синьор Фабио. — Народ занимается кто чем: ловят рыбу, губки, кораллы. Кто-то что-то мастерит и продает. Я плету корзины, но больше для развлечения: сыновья посылают нам деньги.

— Они на материке, — с гордостью пояснила его жена, — служат в армии.

— А я бы хотела научиться готовить и шить, — сказала Орнелла.

— Разве у тебя не было матери, которая обучила тебя всему, что должна уметь девушка? — удивилась синьора Кристина.

Орнелла засмеялась.

— Она учила меня обращаться с ножом и ружьем. И я была бы счастлива, если бы мне больше никогда не пришлось брать их в руки! Ведь теперь у меня есть муж, который сможет меня защитить.

Дино очень порадовали эти слова.

— Ты намерен искать работу? — спросила Орнелла, когда они встали из-за стола и вернулись в комнату.

— Не сегодня. Этот день принадлежит нам. Нам двоим.

— Мне кажется, все куда серьезнее, — прошептала Орнелла, обнимая мужа, — нам принадлежит вечность!

Поверхность воды искрилась мириадами солнечных бликов, узкая лента берега казалась золотой, а горизонт был ровным, как лезвие меча. На рассвете сирокко — горячее дыхание Африки, доносящееся из-за моря, еще не коснулось острова, и тело овевал прохладный ветерок.

Джулио стоял на деревянной палубе небольшого суденышка, чувствуя под босыми ногами накаленные солнцем доски, и смотрел на море. Хотя привычная картина должна была радовать глаз, в его душе невольно поднималась досада. Джулио и подумать не мог, что Аяччо, поездка в который всегда обставлялась отцом с такой важностью, — всего лишь жалкий и грязный городишко!

Здесь было все то же самое, что и в родной деревне: борьба с морем и ветром, изнуряющая работа, монотонное существование. В Аяччо, как и в Лонтано, попытка вырваться из тех оков, которые мучили его с рождения, была обречена на поражение.