Заметив мать, он удивленно привстал, и Сандра кивнула.

— Идем!

Они остановились у потухшего камина, и мать с невольной грустью смотрела на то место, где по вечерам, случалось, собиралась вся семья. Леон и сыновья плели корзины или занимались резьбой по дереву, Сандра, Бьянка и Кармина чинили одежду, вязали или ткали. Когда и как внутреннее равновесие семьи нарушилось, на поверхность вылезло нечто уродливое, то, что принято скрывать от посторонних и что невозможно скрыть от себя?

Сандра с болью смотрела в лицо Дино, красивое, юное лицо. Она всегда любила своего первенца больше других детей, и он никогда не обманывал ее ожиданий.

— Думаю, ты удивишься тому, что я скажу, сынок, — ее голос звучал тихо и нежно. — Я слышала твой разговор с отцом и хочу заметить, что Леон не прав. Земля это не главное. Главное, чтобы ты получил девушку, о которой мечтаешь.

Дино замер.

— Ты хочешь, чтобы я…

— Идите в Аяччо. Я дам тебе денег. Женись на Орнелле Санто, я благословляю тебя вместо отца. Своим материнским сердцем.

Он в волнении сжал руки матери. Он очень любил Сандру, и все же до сей поры она казалась ему похожей на других корсиканских женщин, зависящих от воли мужчины и безраздельно покорных ей. Дино не знал, было ли мнение Сандры выстраданным или мать поддалась внезапному порыву.

— Когда мне идти?!

— Сейчас. Пока в тебе есть решимость. Пока Леон окончательно не заморочил тебе голову.

— Я стану нищим, — робко произнес он, и она возразила:

— Не станешь. Тот, кто обретает настоящую любовь, никогда не бывает нищим.

— А как же ты?!

— У меня есть Данте и Бьянка.

Дино знал, что это слабое утешение. Рано или поздно Бьянка выйдет замуж и тоже покинет дом. А Данте… Справедливо ли взваливать на плечи младшего брата тот груз, который не смогли и не захотели нести они с Джулио?!

Однако Сандра была настойчива, почти неумолима. Она принесла мешочек с деньгами, кое-какую еду и одежду.

— Возьми. Когда устроишься на новом месте, пожалуйста, напиши.

— Непременно. Спасибо, мама. Я никогда не забуду того, что ты для меня сделала!

Ночь сверкала огнями. Пелена лунного света напоминала серебряную пыль. И все же небесные врата были заперты, как была заперта церковь: Бог спал, и все ответы Дино мог найти только в своей душе. Несмотря на угрызения совести и страх перед гневом отца, ему казалось, что мать права. Если он сознательно отвернется от мечты, откажется от любви, ему придется замкнуться в пустоте собственной души, навсегда утратить тот невидимый огонь, который питал его сердце.

За деревней было темно, и Дино двигался почти на ощупь. Иногда ему чудилось, будто корни деревьев и стебли трав обвивают его ноги, не желая отпускать.

Как всякий корсиканец, он хорошо ориентировался и в лесу, и в горах, запоминал дорогу с первого раза не только зрением, а еще какими-то неуловимыми и необъяснимыми чувствами и вскоре очутился перед входом в пещеру, который зиял как огромная черная пасть.

У Орнеллы был чуткий сон; услышав шаги, она встрепенулась и испуганно проговорила:

— Кто здесь?

— Это я, Дино. Я пришел за тобой. Мы идем в Аяччо.

— Как ты обещал?! — ее голос срывался, она не верила своему счастью.

— Да.

— Сейчас?

— Нет, утром. А сейчас я хочу, чтобы ты меня согрела. Я немного замерз.

Дино шагнул вперед и обнял Орнеллу. На самом деле он совсем не замерз, он был разгорячен быстрой ходьбой и кипевшим в крови волнением. Озноб пробирал его по другой причине — от страха, страха перед будущим и тем, что он оставлял позади.

— Неужели твой отец разрешил?! — прошептала она.

— Нет. Нас благословила моя мать. Мы поженимся в Аяччо и начнем новую жизнь.

Аяччо занимал большой мыс, на оконечности которого стояла цитадель. Длинный ряд домов на берегу небольшого залива — вот и весь город, маленький, пыльный, раскаленный, как горн.

Его улицы были так же узки, как и улочки Лонтано; загорелые женщины, куда более бойкие, чем деревенские жительницы, развешивали пеструю одежду на веревках, перекинутых из окна в окно, переговаривались, переругивались, смеялись. Опускали вниз корзину с монетой, взамен которой торговцы клали пахнущие землей овощи, свежую рыбу или горячий хлеб.

Никто не обращал внимания на Кармину, которая устало брела по улице, глотая жаркий ветер и душную пыль. Завидев фонтан, она останавливалась, подставляла ладони под жидкую струйку, пила, умывалась и шла дальше. Ей не хотелось есть, ее мучила только жажда, а еще — беспрестанная тошнота.

Лишь очутившись в Аяччо, Кармина, наконец, заметила некоторые неполадки в своем теле. Теперь она почти не сомневалась в том, что беременна, беременна от Джулио, который сбежал из дому, не сказав ей ни слова! Она его ненавидела, как ненавидела Сандру, выгнавшую ее вон как собаку из-за того, что она якобы соблазнила ее драгоценного сынка!

Кармина искала место служанки — никто не хотел ее брать. Пыталась устроиться в мастерскую или лавку — ее гнали прочь, как назойливую муху. Кармина ночевала под оградами, под кустами и согласилась бы на все что угодно, лишь бы очутиться в прохладе комнат какого-нибудь дома, лечь спать в настоящей постели.

В конце концов Кармина не нашла ничего лучшего, чем просить милостыню. Места возле церкви были заняты, и она обратилась к хорошо одетому господину, который шел навстречу.

Выслушав ее лепет, незнакомец оглянулся — в знойный полдень вокруг не было ни души — и спросил:

— Откуда ты?

— Из деревни.

— Из какой? Далеко отсюда?

— День пути, если идти пешком.

— Что заставило тебя добираться в Аяччо пешком?

Мужчина спрашивал если не с участием, то с интересом, и в сердце Кармины зародилась надежда.

— Хозяева выгнали меня из дома, не заплатив жалованья. Я сирота, и мне некуда было идти.

— Выгнали? За что?

Кармина молчала. Она боялась, как бы мужчина не подумал, что она воровка, но признаться в истинной причине было выше ее сил.

А мужчина разглядывал ее гибкую шею, полную грудь, крутые бедра, пышные волосы, пухлые губы, большие глаза под тяжелыми веками. В ней было много жаркой плоти, она казалась истинной дочерью природы. Ощутив внутреннюю дрожь, мужчина подумал, что, возможно, эту девушку ему послала сама судьба.

Его звали Винсенте Маркато, он был богатым человеком, хорошо известным в Аяччо. Ему исполнилось тридцать два года, он недавно овдовел, а до этого его жена долго и тяжело болела. Когда она умерла, Винсенте испытал тайное облегчение и вскоре принялся думать о новом браке. Эти мысли будили в нем вожделение, однако он сразу решил подойти к делу ответственно и разумно.