Разворачиваю большой бумажный пакет, в котором Толя принёс еду, и замираю… На дне красуется глянцевый журнал с фотографией семейства Барсовых на обложке. Откладываю контейнеры в сторону и опасливо, словно спящего хищника, поднимаю журнал.

«Семья – это фундамент государства», – утверждает депутат областной Думы, заместитель председателя Думы Марк Юрьевич Барсов…

«О семье, любви и скором пополнении в семействе чиновника читайте репортаж на странице пятнадцать», – сообщает корреспондент.

Медленно оседаю на больничную койку и раскрываю злосчастную пятнадцатую страницу… Обоняния касается запах свежей типографской краски, а рот вмиг заполняется горечью… Зачем я открыла эту чёртову статью? Чтобы ранить себя ещё больше? Провернуть в чуть прикрытой струпьями болячке острым гвоздем воспоминаний? Напомнить себе, как это… когда болит? Вот Лена улыбается, позируя фотографу… Вот она гладит живот и обнимает мужа… А вот и Марк собственной персоной – холёный, красивый молодой мужчина, чей вкус поцелуев я успела узнать… Мне бы закрыть глянцевые странички и перестать разглядывать красавицу Лену, но я поддаюсь острому, как ледяной осколок любопытству… Впиваюсь взглядом в ее глаза с хищным прищуром, покатые плечи и высокую грудь, бесконечные ноги с коротком платье… А потом перевожу взор на Марка… Как же больно – мне словно клеймо ставят на сердце… без наркоза…

Ваня закашливается, а потом заходится криком. Бросаю проклятый журнал в мусорное ведро и хватаю ребёнка на руки.

– Не плачь, Ванечка. Все будет хорошо, малыш. Ты выздоровеешь, тебя усыновят прекрасные люди. Они будут тебя воспитывать, заботиться о тебе, любить… – тараторю, поглаживая малыша по спине.

Ванечка поднимает головку и удивлённо на меня смотрит. Сирота… Одинокая душа, такая же, как я… Мы так похожи… С мамой отношения у меня не сложились, отца я видела в последний раз десять лет назад… Сирота и есть…

Сажусь на кровать, косясь на красочный журнал в мусорке. Вкладываю в ладошку Вани погремушку и звоню Арзамасову:

– Толь, ответь мне на один вопрос? Зачем?

На том конце провода слышатся шорохи и неуверенное покряхтывание. Перед глазами мгновенно всплывает картинка: Арзамасов трёт лоб и переносицу, зажмуривается и понуро опускает голову… Мнётся и ёрзает на месте, пытаясь подобрать слова… Как можно объяснить подобный поступок?

– Извини, что так… Я хирург и привык рубить сплеча.

– Тебе меня совсем не жалко, Толь? Известия о Павле, Вике… Потом Ваня. Ты знаешь, как мне сейчас тяжело, однако все равно принёс чертов журнал? Зачем?

– Что ты открыла глаза, Соня. И перестала фантазировать.

– Какое тебе дело до моих фантазий? Это моя личная жизнь, ясно? Мои переживания, оглушающая боль тоже моя! И я… не просила исцелять меня от любви.

– Ага, значит, у вас все так далеко зашло? – цокает Толя. – Ты влюбилась, Сонька! А я-то думал…

– Да, влюбилась. И что? Скажешь, не имею права?

Ванюшка хмурится и машет зажатой в кулачке погремушкой, будто в такт моим гневным излияниям.

– Имеешь, но… Он непорядочный… хлыщ, как ты не понимаешь? Таких нельзя любить! Ты посмотрела статью? Они ждут ребёнка с женой. Так что… Выходи за меня, и давай усыновлять Ваню!

Ну как с ним можно разговаривать? Поступки Арзамасова напоминают гаденькие манипуляции, к коим прибегают испуганные жены. Или любовницы, подкладывающие свои трусики в карманы пиджака гулящего мужа… К слову, даже Вика так не поступала…

– Толь, я смогу усыновить Ваню и без замужества. Закон не запрещает этого и не ограничивает меня в правах. Вопрос в том, что я… не готова…

– Ну так не мучай пацана, отнеси в дом малютки, – сухо произносит он. В голосе Толя отчетливо звучат ноты раздражения или досады… Между нами повисает вязкое и липкое как мёд молчание… Неловкость и напряжение, сопровождаемые моим частым взволнованным дыханием…

– Пока, Толь, – бурчу в динамик и сбрасываю звонок. Не хочу разговаривать с интриганом и манипулятором. Никого не хочу!

Сообщаю папе Паше о здоровье Ванечки и отвлекаюсь от житейских проблем заботой о нем. Мы успеваем съездить на рентген, сделать ингаляцию и принять назначенные лекарства. Вот и все на сегодня – Ваню ждёт одна процедура вечером, а няню Соню – стариковский дневной сон… Однако моим радужным фантазиям не суждено сбыться – возле палаты нас встречает кучка визитеров… Ступаю по широкому светлому коридору, прижимая ребёнка к груди и удивляюсь странному, затопившему меня чувству – желанию защищать… Рвать до костей, бороться, бежать. Мной овладевают животные, первобытные инстинкты…

– Здравствуйте, вы ко мне? – произношу нарочито спокойно.

– Здрасте, к вам. Мы из органов опеки, – произносит полная низенькая женщина лет пятидесяти. – А это следователь из следственного комитета. По делу об убийстве… матери это мальчика, – почти всхлипывает она, всплескивая ладошкой в сторону молодого усатого мужчины с кожей, покрытий оспинами.

– Я Гударенко Александр, – виновато произносит следователь. – Это стажёр Аксененко. Сутулый парень в клетчатой рубашке равнодушно кивает.

– Проходите в палату, – предлагаю я. – В чем, собственно, дело?

– Мы пришли забрать маленького, – тоном доброй феи произносит женщина, не удосужившаяся представиться. – По закону вы не имеете права находиться здесь и… заботиться об этом мальчике. Для этого есть компетентные органы, – она гордо вскидывает бровь.

– Ну-ну, – бросаю я, набирая в грудь побольше воздуха. Моя тирада им не понравится…

Глава 35.

Софья.

– Я правильно понимаю: вы пришли забрать больного мальчика и переместить его под наблюдение медсестры?

Видит бог, я прикладываю недюжинное усилие, чтобы сохранить спокойствие. Глажу мальчика по спине, то и дело замечая плотоядный взгляд на него милой работницы органов опеки.

– Да, Софья Васильевна, вы правильно поняли, – елейно улыбается она.

– А теперь вы меня послушайте, милая дамочка, – от ее спокойствия я окончательно слетаю с катушек. – Мальчика я вам не отдам. Так и запишите, – киваю ошарашенному следователю Гударенко. – К вашему сведению, я врач…

– Я знаю, Софья Васильевна, я… – дамочка выставляет руки вперёд.

– Не перебивайте меня, – почти рычу, отступая от них на шаг назад. – Как врач я запрещаю приближаться к Ване до его выздоровления. С моими словами согласится и лечащий врач мальчика. У ребёнка обструктивный бронхит и острая респираторная вирусная инфекция. Вы хотите довести его до дыхательной недостаточности? Пневмонии?

– А с чего вы взяли, что о мальчике не будут заботиться? – пискляво тянет женщина.

– Я знаю, что такое детский дом. И не надо меня убеждать в обратном. На врачебной практике я насмотрелась на кричащих малышей. Детей много, а дежурная медсестра одна. Детей никто не берет на руки, к ним прикасаются, чтобы покормить или… сменить подгузник.

– А что вы хотели, лапочка? – все так же спокойно протягивает дамочка. – Детский дом не санаторий. Или вы